Дежурные по стране. Алексей Васильевич Леснянский
истины всё дальше и дальше. – Левандовский незаметно ознакомился с содержанием подсунутой ему записки, но решил ещё немного поплутать в дебрях риторики, чтобы потешить публику и довести Леонида до сердечного приступа. – Карл Маркс! Как много в этом звуке для сердца русского, советского слилось. Но нет! Не будем, не будем о Марксе, потому что тогда неизбежен разговор о его друге Энгельсе, Кларе Цеткин, Розе Люксембург и Владимире Ульянове. Они нанизываются на автора «Капитала» как добрый шашлык на шампур. – Услышав сие откровение, вся группа 99—6 без исключения в срочном порядке полезла доставать неожиданно упавшие на пол ручки, и только наивному Радию Назибовичу было не до смеха; он весь проникся ораторским пафосом и искренними интонациями Левандовского, поверил в глубокие познания разошедшегося злодея и даже поторопился сравнить своего студента с Демосфеном. – А великий Никколо?.. Чу, что я слышу! – Левандовский презрительно скривил губы. – Кто посмел, у кого поднялся язык произнести фамилию Паганини под сводами храма Мудрости? Жалкий музыкант не достоин упоминания! Не достоин! Не достоин! – Пена вдохновения выступила на губах трибуна. – Как есть только один Николай – Николай Гоголь, так и есть только один Никколо – Никколо Макиавелли! Этот гений, этот, простите за выспренний слог, глашатай эпохи Возрождения, этот, не побоюсь этого слова, указующий перст Реформации бросил вызов гниению, открыв собой эпоху горения.
– Остановись, мгновение, – прошептал Радий Назибович.
– Но нет! Нет! Тысячу раз нет! Всуе об этом гиганте? Никогда! – исступлённо воскликнул Левандовский. – Через годы, через расстоянья устремимся на быстрокрылых грифонах в апельсиновую рощу Эллады. – Левандовский со значением закрыл глаза, и группа затаила дыхание в предчувствии увлекательного путешествия по Древней Греции. – О Боже, что я вижу! Кто там бродит в прохладной тени дерев?! Белоснежная туника! Сандалии! Это же он! Это же сам Сократ с учениками!.. Быстро все обострились вон на том бойком и любопытном мальчишке, который одной рукой ковыряет в носу, а другой чертит палочкой на земле. Неужели вы не узнали его?! Это же Платон! Он пока молод, как оливка, но уже дерзит, уже о чём-то там спорит с учителем, негодник. – Левандовский с укоризной погрозил пальцем в пустоту. – Не дерзи, Платоша, не зарывайся до времени. Сократ пока сто крат тебя умнее, почитай его как отца, а мы в знак благодарности тебя потом почитаем. – Лицо Левандовского изобразило крушение надежд. – Вот так всегда. Они удаляются, звуки их беседы относит к побережью ласковым ветром. Интересно, о чём же они говорят? – Левандовский не очень хорошо знал древнегреческую философию, но это его отнюдь не смущало. – Об истине, бесспорно! Об истине, и я вызову на дуэль всякого, кто будет утверждать обратное. Я знаю то, что ничего не знаю. Сколько людей – столько и мнений, а истина одна! Одна!
– Демосфен, – произнёс загипнотизированный Радий Назибович и прослезился.
– Демагог, – подумала группа 99—6 и прослезилась