Привидения русских усадеб. И не только…. Александр Волков
на выдаче вора. Одоевский красноречиво описывает игошу («У бедняжки не было ни рук, ни ног, а прыгал он всем туловищем»), но ужаса в его рассказе нет – автор подчеркивает безобидность уродливого шалуна, который даже подходит за благословением к попу.
Были и неудачные опыты наподобие «Венгерского леса» (1827) Козлова с «красным как уголь» мертвецом с палящим взором и загоревшимся саваном. Сей пожароопасный субъект вкупе с «былинными» именами героев принадлежали, по замечанию В.Г. Белинского, «к тому ложному роду поэзии, который изобретает небывалую действительность, выдумывает Велед, Изведов, Останов, Свежанов, никогда не существовавших, и из славянского мира создает немецкую фантастическую балладу». Мнимо фольклорные призраки расплодились во множестве в литературе Серебряного века.
Большинство пушкинских современников относились к деревенскому фольклору пренебрежительно или с юмором. А. Погорельский в романе «Монастырка» (1830—1833) противопоставляет «непросвещенных» злодеев Дюндиков, убежденных в существовании ведьм, оборотней и привидений, положительным героям (Анюта, Блистовский), не подверженным суевериям. Герой, от лица которого ведется рассказ М.Н. Загоскина «Две невестки» (1834), искренне удивлен, как можно объединять в одну категорию «гармоническое сочувствие душ» (имеется в виду приход умершей женщины к своей родственнице) и стариковские байки о кровавом шествии мертвецов.
Иллюстрация А.Н. Бенуа (1910) к повести А.С. Пушкина «Пиковая дама». «Но он услышал незнакомую походку: кто-то ходил, тихо шаркая туфлями. Дверь отворилась, вошла женщина в белом платье»
Приезжавшие к нам «развитые» англичане называли «образцы легковерия» среди русских «по большей части мрачными». Автор этого отзыва Р. Бремнер писал в 1830-х годах о России: «Все те дикости, что были столь распространены в Шотландии… правят здесь с не меньшим успехом». Под «дикостями» Бремнер разумел, конечно же, ведьм и чудовищ, а не благонравных духов эпохи регентства. Но «британской музы небылицы» у нас тоже имелись. Они постепенно завоевывали российские города, прежде всего Петербург.
Белая графиня из «Пиковой дамы» (1833) – типичнейший английский призрак. Сам же Германн – личность уникальная, чьим возможным прототипом был шведский духовидец Э. Сведенборг. Эпиграф из его писаний предпослан главе пушкинской повести, в которой происходит встреча с привидением. Сведенборга чуть было не упекли в сумасшедший дом, куда в итоге угодил Германн. Лизавета Ивановна недоумевает, где ее мог увидеть Германн. «Бог его знает! – отвечает Томский. – Может быть, в вашей комнате, во время вашего сна: от него станет». А если вспомнить жуткое качание полуживой графини, происходящее как будто «не от ее воли, но по действию скрытого гальванизма», связь старухи с Германном не покажется случайной.
Навязчивая идея юного Лермонтова – лицезрение собственного трупа, поедаемого червями («Ночь» и «Смерть», 1830—1831). Бесплотный дух поэта изгоняется с небес на землю и проникает в гроб с