Смерть речного лоцмана. Ричард Флэнаган
в отдаленной хижине, собирая снаряжение и провиант. А потом продирались вдоль окраинных болотистых загонов, принадлежавших поселенцам-отставникам, чьи надежды покосились даже больше, чем изгороди вокруг их угодий. Заболоченные низины уступили место равнинам, поросшим пуговичной травой и кустарниками, а потом, по мере того как отец с сыном поднимались все выше, – дивным карандашным соснам и соснам короля Билли, сплоченным в пышные лесные массивы, местами рассеченные пятнами лишайниковых прогалин и редкими вкраплениями буковой поросли, сбрасывающей в конце осени оранжевую листву. Гарри прежде никогда не бывал в отцовской хижине – и очень удивился, когда Бой впервые показал ее ему. Они остановились на опушке густого леса, клином вдающегося в долину, и там, внизу, на небольшой, радующей глаз полянке увидели бревенчатую хижину, крытую кровельной дранкой, сплошь серебрившейся под дождем на солнце, которое высвечивало на каждой дощечке мельчайшие завитки и розетки пересохшего мха. Слева от хижины располагался грубо сколоченный сарай – там, объяснил Бой, он хранил шкуры.
Гарри научился ставить капканы из тонкой медной проволоки на кенгуриных тропах. Он подвешивал их над тропой так, что они оставались почти незаметными. Если кенгуру или кускус[19] выходили на привычную тропу, капкана им было не миновать. Медная петля цеплялась за шею зверька и, освободившись от вбитого в землю колышка, на котором крепилась, взмывала вверх, крепко затягиваясь, поскольку зверь отчаянно бился, силясь высвободиться. «Им совсем не больно», – уверял Гарри Бой, но Гарри был другого мнения. Экскременты, вылезшие у них из заднего прохода, и засохшие струйки крови в уголках пасти свидетельствовали об обратном. Впрочем, Бой не любил убивать просто так, и вся его родня чуть ли не рыдала, если ему все же приходилось это делать, когда в том не было необходимости. А братец Боя Джордж даже подсовывал куски сырой коры под горящие поленья, чтобы муравьи могли выбраться из костра, и убивал он только для того, чтобы добыть себе пропитание. Гарри научился убивать быстро и аккуратно. Научился тушить кенгурятину, стараясь ее не пережаривать, чтобы нежное мясо не зачерствело, покрывшись наждачной коркой, научился лепить любимые отцовские кенгуриные котлеты, научился выпекать хлеб. А еще он научился любить отца, до сих пор такого далекого: ведь тот месяцами пропадал на охоте или вкалывал на здоровенных молотилках, кочуя с фермы на ферму по всему побережью, а потом возвращался домой отсыпаться, пьянствовать и драться с Розой, которую он иной раз, хватив лишку, охаживал не на шутку. Роза тогда обливалась слезами, хотя Гарри знал: рыдает она скорее от горя, чем от боли. Когда она прижимала детей к себе, а Гарри мотал головой в такт ее всхлипываниям, он знал, хотя и не мог выразить словами, что ей очень хотелось, чтобы их жизнь с Боем наладилась, и что она знала: этому никогда не бывать.
В хижине или на путиках[20] Бой не казался Гарри ни далеким, ни жестоким – казался спокойным и довольным, был к сыну добр и чуток. Он показывал
Кускусы – род млекопитающих отряда сумчатых.
Путик – охотничья тропа, на которой ставят силки, ловушки.