Обреченные сражаться. Лихолетье Ойкумены. Лев Вершинин
делать, что делать?..
Чем дольше размышлял Селевк, тем больше утверждался в мысли: нужно идти к Антигону. И как можно скорее, пока Хозяин не собрался на ночной допрос.
Одноглазый – умный. Он сообразит, что делать.
Хотя чего тут соображать, если вокруг шатра – сплошь свои парни, лично им, Селевком, отобранные?
Коню ясно, как следует поступать…
Но сначала – к Антигону. Пусть подтвердит насчет Вавилона. И поклянется при остальных. И этот, который вроде солдат солдатом, а на самом деле – представитель Птолемея, тоже пускай поклянется…
Тогда и двинем к Хозяину.
Все вместе, чтоб никто в случае чего чистеньким не вышел! Он, Селевк, за других свой зад подставлять не собирается! Дураков нету.
Пойдем и поговорим с болезным о том о сем. Много чего есть ему сказать. Накопилось. Наболело…
Как там, бишь, говорил Одноглазый?
«С какой стати нам, вольным македонцам, совершать проскинезу непонятно перед кем?»
В самом деле, с какой стати? Добро бы Царь Царей, перед тем не зазорно и на брюхе поползать. А Хозяин, он хоть и при царской печати, а ничем не лучше нас, а нос дерет, словно с ним сам Божественный по ночам говорит…
Не зря ведь его никто не любит, кроме Эвмена-гречишки.
Не-е-ет, с этими порядками пора кончать!
Если уж за Селевкову верность, за ночи бессонные по сей день жалеет выделить сатрапию, хоть и самую завалящую, если верных людей держит мальчиками на побегушках – медяк цена такому Верховному!
Верно сказал Одноглазый: мы – македонцы, мы – вольный народ, не признающий рабства, а нас равняют с варварами, и доколе это терпеть?!
Точно. Доколе?
И потом: кто дал Хозяину право считать его, Селевка, придурком? Вроде и не говорит вслух, а в глазах-то все написано. Что, сам сильно умный?
Умнее всех?!
Ладненько! Посмотрим, помогут ли Пердикке в эту полночь его хваленые мозги…
– Поклонись батюшке, великий царь, поклонись низенько!
Иссохший, словно египетская мумия, похожий на громадный скелет, плотно укутанный, несмотря на нещадную июльскую жару, в подбитую заячьим мехом накидку, старик, тяжело опираясь на костыль, приподнял правую, пока еще послушную руку, указывая на невысокую белокаменную усыпальницу.
– Ба-а-атюшке?
Пустые, прозрачно-синие глаза стоящего рядом мужчины, облаченного в шитый золотом пурпурный гимантий[16], быстро-быстро замигали, а на круглом добром лице с вяло отвисшей губой и почти незаметными белесыми бровками выразилось полнейшее недоумение.
Царь Македонии Арридей-Филипп не впервые приезжает в это скучное место близ старой столицы Македонии, и каждый раз, когда он здесь, ему велят поклониться батюшке. Но разве батюшка живет здесь, в этом неудобном домике с колоннами? Арридея не проведешь! Он-то знает: батюшка ушел далеко-далеко, даже дальше, чем Вавилон, и никогда уже не вернется. Арридей умный!
16
Гиматий – плащ.