Большая барыня. Василий Вонлярлярский
у нас здесь спор, – повторил последний, – и спор кровавый, – прибавил он шуточным голосом.
– Избави господи! – заметил, смеясь, старичок.
– Истинно кровавый; ни тот, ни другой уступить не хочет, а каково? да, нечего отворачиваться, ваше высокоблагородие, нечего отворачиваться, пожалуйте-ка на суд. – И, ободренный посредничеством третьего лица, штатный смотритель принялся было тормошить городничего, который побагровел от негодования.
– Мы не в пожарном каком-нибудь депе, чтобы так обращаться, – проговорил сквозь зубы Тихон Парфеньевич, – говорить можно просто между собою; надеюсь!
– Знаем, знаем, в претензию вошли оттого, что не по-нашему, знаем, старая штука!
– Прошу вас оставить меня в покое, Дмитрий Лукьяныч, или вынужденным сочту cебя…
– Что, что, ну что, скажите, – уже не приказать ли меня того… Полноте, стыдитесь, ведь стыдно, ей-богу, стыдно! Андрей Андреич, – продолжал смотритель, обращаясь к старику, – рассудите нас, бога ради, но только беспристрастно; каким способом достигают эти фигляры, чтобы все члены были перемешаны, вы видели?
– Видел.
– Оттого-то, Андрей Андреич, я у вас и спрашиваю, как, по мнению вашему, доходят они до того, чтобы голова…
– Он ложится на землю, поднимает руки, а на руки становится человек – вот так; сила могучая – правда, а все же неприлично при публике, – заметил Андрей Андреевич, думая, конечно, подделаться тем под мнение городничего.
– Тьфу ты, пропасть какая, опять неприлично, да кто же спорит с вами об этом? Я спрашиваю, по какой методе, думаете вы, доходят люди до такой гибкости членов; ну примерно сказать, возьмем хоть вас, попробуйте-ка, стоя на ногах перегнуться так, чтобы голова очутилась между ног сзади.
– Не дворянское дело, Дмитрий Лукьяныч, не дворянское дело, вот что-с!
– Да могли ли бы вы?
– Не дворянское дело, и предлагать-то подобные вещи неблагородно, Дмитрий Лукьяныч; тридцать два года служил по выборам в разных должностях, и никто из начальства не только такого предложения не делал, а и косо не взглянул.
– Да поймите же, ради бога, в чем дело, Андрей Андреич!
– Кажется, не выстарелся, рассудок не помрачен, а уж кувыркаться потрудитесь сами…
– Я говорю Тихону Парфеньичу, что гибкость тела приобретается постепенностью.
– Фигляром-с не был, так и не знаю, – отвечал все-таки с гневом старичок.
– Хороша постепенность, когда, с позволения сказать, затылок касается пяток, – проворчал городничий, пожимая плечами, – хороша постепенность?
– Ну, а по-вашему, что же это такое! – спросил перебежавший от Андрея Андреевича смотритель, – небось кости повынуты – а? нет, батинька, без постепенности ноги выше головы не поднимешь; постепенность до всего доведет, и быка поднимешь, и миллион наживешь.
– Вот научите, так спасибо скажем, – сказал насмешливо городничий.
– И впрямь, научите-ка, – прибавил также иронически Андрей Андреевич, – и он взглянул на городничего, который в свою