Воспоминания о Захаре Иваныче. Василий Вонлярлярский
дрезденская публика была привлечена в воксал новым, совершенно новым предметом. Прибывший из Лейпцига артист играл с неслыханным в Дрездене чувством на инструменте, составленном из небольших колокольчиков. Рукоплесканиям, звону и похвалам не было конца.
Не принимая ни малейшего участия в общем восторге, я преспокойно расположился у окна, обращенного на Эльбу, и предался размышлениям, от которых оторван был неожиданным происшествием.
Я вдруг почувствовал, что две сильные руки схватили меня сзади за шею и так сдавили ее, что при всем желании крикнуть я крикнуть не мог. Не испуг, но удивление овладело умом моим; я был убежден, что в воксале при тысяче свидетелей никто не мог покуситься на жизнь мою, но, не имея ни в знакомстве, ни в родстве никого, кто бы стал обращаться со мной подобным образом, я терялся в догадках.
Объяснилось, что руки, меня давившие, принадлежали Захару Иванычу; привез он их в Дрезден в вечернем теплицком дилижансе. Захар Иваныч был так забавно наивен, что сердиться на него недостало у меня духу. Он проголодался и спросил две порции кофе, ему принесли четыре кофейника, столько же чашек и молочников, он принялся за кофе, а немцы принялись смотреть на земляка моего с удивлением.
Когда же третий кофейник перешел в желудок Захара Иваныча, он приостановился, ударил себя по широкому лбу и начал думать.
– Что с вами? – спросил я с беспокойством: мне показалось, что с ним удар.
– Позвольте! позвольте! я что-то хотел сказать вам и забыл, – отвечал Захар Иваныч. – Да, вот что!
И земляк расхохотался во все горло.
– Но что же такое?
– Умора, ей-богу, умора, что за народ эти саксонцы… Ба! да ведь я вам еще не рассказал, как я доехал до Дрездена!
– Расскажите, пожалуйста.
– Вот видите ли, почтеннейший, – продолжал земляк, сливая в свой стакан все, что оставалось в четвертом кофейнике и в четвертом молочнике, – правду вам сказать, когда мы приехали на ту станцию, где я заказал ужин… ну, помните, ту, на которой мы расстались… я и сообразил, что в карете тесненько, а спешить не для чего, сверх того, мой товарищ, наш брат русский… не знаете ли его?
– Кого?
– Степана Степаныча Выдрова, что живет в Крестцах: прекрасный человек, обстоятельный… скупенек, правда, ну да провал его возьми!
– Не знаю, Захар Иваныч.
– Я познакомлю вас; человек он, знаете, гнилой, и заболи в Теплице; «Оставь, – говорит, – Трушку, я привезу тебе его в Дрезден, в вечернем дилижансе, что отходит в четыре часа». – «Эй, привезешь ли?» – «Привезу, – говорит, – честное слово». Вот я, сударь мой, не говоря никому ни слова, и пойди купаться, и вижу, едет ваш дилижанс, Думаю себе, пусть едет на здоровье, а я как выкупаюсь, да поужинаю, да отдохну часок и дождусь второй кареты, то и приеду в Дрезден, не торопясь; так и случилось.
– Но вы, если не ошибаюсь, хотели рассказать еще что-то? – спросил я.
– Да, да! (Захар Иваныч снова покатился со смеху.) Вообразите, почтеннейший,