Ожерелье Дриады. Дмитрий Емец
Меф.
Пока Ната и Дафна спорили, он благоразумно не вмешивался, чтобы не оказаться в положении человека, из любопытства всунувшего голову в закрывающиеся двери метро.
– Жалко его. Все кому не лень из него веревки вьют, – сказала Даф.
– Просто он мягкий, – заметил Меф.
– Если бы был мягкий, я бы не беспокоилась. Он бесхребетный.
– Ну я и говорю…
– Ты говоришь «мягкий». Мягкость и бесхребетность – разные вещи. Мягкость – от силы и мудрости. Бесхребетность – от слабости, вялости и полного отсутствия внятных внутренних ориентиров. Бесхребетного человека можно заставить пойти в магазин и убить молотком кассира. А вот мягкого – не заставишь. Мягкие люди на самом деле очень твердые. Все герои на войне – настоящие, не случайные – были мягкими. Психопаты обычно тихо сидели в окопах и размышляли, как слинять, получив неопасную рану в ногу, – сказала Дафна.
Меф рассеянно выслушал ее и подумал, что вот, тянет же его к умным девушкам. Видно, природа так устроила, что у кого чего нет, тот то и ищет.
Они купили два бутерброда с сосисками и, капая кетчупом, присели на горячий мрамор пешеходного перехода недалеко от Дома книги. Дафна надеялась, что Хнык отстанет, но тот все маячил и вертелся поблизости, то отбегая, чтобы с кем-нибудь заговорить, то вновь подскакивая к ним.
Лишь когда Даф решительно сунула руку в рюкзак, Хнык спохватился и стал прощаться.
– Покусики, мои лапусики! Бай-бай!
Жестким пальцем короткопалой мужской руки он нажал на нос Дафны, сказав «Пыки-пык!». Женская же тонкая рука ласково скользнула по щеке Мефа.
– Какая лапочка! И щетинка еще не колется! – проворковал он и исчез прежде, чем Дафна поднесла флейту к губам.
– Уф! Отделались! Что это был за псих? Где ты с ним познакомилась? – спросил Меф с досадой.
Как всякий нормальный, не любящий излишне мудрить парень, склонный к здоровому деспотизму, он желал знать жизнь девушки полностью, начиная с момента, как в детском саду в нее запустили огрызком от яблока.
– Э-э… Работали вместе, – пояснила Даф.
– Что, серьезно? Где?
– В одной конторе.
– Это ее они умчались смотреть?
– Э-э… Ну да, – подтвердила Даф.
– А при чем тут Прасковья? – спросил Меф.
Дафна ощутила, что еще немного, и она окончательно запутается в объяснениях. И это при том, что лгать ей не хотелось, чтобы не рисковать перьями. Максимум сказать не все, оставаясь в то же время в узких, но единственно возможных рамках правды.
Спасение пришло с неожиданной стороны. Из парусинового балаганчика летнего кафе вынырнул громадный черный пес. В пасти он держал жареную курицу. Пес бежал неторопливо, с достоинством. Не столько улепетывал, сколько передвигался приплясывающим шагом. Рот у него был широко открыт, а черные края губ задраны. Создавалось впечатление, что пес многозначительно улыбается.
За псом гнались два официанта. Первый, носатый, восточно-горячий, размахивал полотенцем и так злился, словно знал украденную