Империя. Роман об имперском Риме. Стивен Сейлор
собрался впиться зубами в сладкий пирог, но повременил.
– Да. Брат Фиеста, царь Атрей, приготовил из мальчиков яства, скормил их ничего не подозревающему отцу, а потом показал несчастному головы сыновей. Но Фиест страшно и отомстил.
– Как всегда и бывает в греческих историях, – добавила Паулина, послав Титу лукавый взгляд. – Говорят, Фиест и Атрей были близнецами. У тебя ведь есть брат-близнец, сенатор Пинарий?
Тит посмурнел. После длительного забвения ему напомнили о Кезоне дважды за час. Он сменил тему и снова заговорил о труде Сенеки:
– Истории Эдипа и Фиеста очень мрачны.
– Я черпаю вдохновение из старых греческих пьес, особенно Еврипида. Несмотря на древность предмета, его взгляды примечательно современны; мрак и насилие в его творениях перекликаются с жизнью нынешнего Рима. Опять же мой личный опыт, в котором не обошлось без невзгод. Нездоровые подозрения побудили Калигулу преждевременно удалить меня от дел. При Клавдии я вернулся в фавор, а после вновь отправился в изгнание на восемь лет благодаря интригам Мессалины. И вот стараниями Агриппины я снова здесь, обласканный в самом сердце императорского дома. Агриппина – мой «бог из машины», моя Афина, которая появляется в ключевой момент пьесы: нисходит с небес, чтобы восстановить гармонию космоса.
– Значит, императрица – твоя муза?
– Моя спасительница – безусловно. – Сенека склонил голову набок. – И еще есть, конечно, сны.
– Сны?
– Как источник вдохновения. Ты видишь сны, Тит Пинарий?
– Вряд ли, – пожал плечами тот.
– Возможно, это благословение. Мои сновидения очень натуральны, полны шума, насилия и крови – громче, ярче и страшнее всего, что случается в реальном мире. Иногда я их едва выношу. Просыпаюсь в холодном поту, потом тянусь за восковой табличкой в изголовье и набрасываю сцену – слепой ли Эдип склонился над телом матери, или Фиест разевает рот при виде отрубленных голов сыновей. – Тут Сенека изогнул бровь. – А знаешь, я только что припомнил сон. Прежде забыл и не думал о нем до сего момента. Он приснился мне в ночь после того, как Клавдий оказал мне честь, сделав воспитателем Нерона. Странно: забудешь сон напрочь – и вдруг он всплывает. Мне снилось, что я нахожусь в императорском доме, в этом самом зале, и готовлюсь к первому занятию, но вот ученик поворачивается лицом – и это Калигула! Какое потрясение! И какая бессмыслица, ведь Нерон совершенно не похож на своего дядю. Калигула – мужлан, вояка и вряд ли получил хоть какое-то образование, тогда как Нерон любит учиться. – Сенека содрогнулся. – Тебе приходилось встречаться с Калигулой лицом к лицу?
– Только однажды, – признался Тит.
– Счастливец!
К ним подошел Веспасиан. С ним была жена Домицилла, несшая младенца Домициана, который успел успокоиться. Паулина отошла от мужа взглянуть на дитя.
– О покойном Калигуле толкуете? – спросил Веспасиан.
Сенека посмотрел на полководца свысока.
– Да, я рассказывал сенатору Пинарию