Доля правды. Зигмунт Милошевский
заляпать своей кровью орудие преступления. Кретин, – флегматично отозвался Вильчур.
Шацкий взглянул на старого полицейского.
– Откуда вы взяли, что это орудие преступления?
– Предполагаю. Если под одним кустом мы находим ровнехонько располосованное горло, а под другим – острую, как самурайский меч, бритву, следовательно, между ними возможна какая-то связь.
«Бритва» – очень хорошее название для ножа, который Дзюдоист опускал во второй пакет, на сей раз осторожнее. У него был прямоугольный, блестящий как зеркало клинок с абсолютно прямым лезвием. Рукоять из темной древесины казалась слишком изящной и маленькой по сравнению с клинком – тот был внушительных размеров, длиной сантиметров тридцать, а шириной – десять. Настоящая бритва для какого-нибудь великана, у которого ряшка с фургон. На клинке и на рукояти никаких украшений, по крайней мере, на первый взгляд. Это не походило на игрушку коллекционера, это было орудием – возможно, преступления, но прежде всего орудием специального назначения. Явно не для бритья женских ног.
– Дактилоскопия, микроследы, кровь, выделения, ДНК, химия, – перечислял Шацкий. – И как можно быстрее. А на сегодня мне бы хотелось иметь снимки этой штуковины во всех ракурсах.
Он вручил Дзюдоисту свою визитную карточку. Тот спрятал ее в карман, подозрительно глядя на огромную бритву.
Вильчур оторвал фильтр от очередной сигареты.
– Не нравится мне это, – отозвался он. – Уж больно как-то надуманно.
7
Прокурору Теодору Шацкому не везло с начальницами. Предыдущая технократка-мегера была холодна и привлекательна, как выкопанный из-под снега труп. Не раз сидя у нее в кабинете, вдыхая дым ее сигарет и изнывая от ее кокетства (это при абсолютном-то отсутствии женственности), он задавался вопросом: неужто бывает хуже? Вскоре злорадная судьба удовлетворила его любопытство.
– Не стесняйтесь, угощайтесь. – Мария Мищик, которую, к ужасу Шацкого, все, в том числе и она сама, называли Мисей, пододвинула ему торт чуть ли не под самый нос. Состоял он из шоколадно-вафельных слоев, бисквита и, кажется, безе.
Начальница послала ему лучезарную улыбку.
– А под безе я подпустила тонюсенький слой сливового повидла. У меня еще с прошлого года осталось. Угощайтесь.
Шацкому кусок в горло не шел, но умильное выражение глаз Мищик было под стать взгляду кобры. Подчиняясь воле начальницы, рука, будто чужая, потянулась к торту, взяла кусочек и положила Шацкому в рот. Он криво осклабился, крошки посыпались на костюм.
– Ну хорошо, Бася, так скажи нам, в чем дело, – изрекла Мищик, отодвигая блюдо в сторону.
Соберай сидела на кожаной софе (польская мода восьмидесятых годов), от примостившегося в кресле Шацкого ее отделял стеклянный столик. Если Мищик хотела создать в своем кабинете домашнюю обстановку по образцу и подобию типичной меблировки польских квартир, успеха она, несомненно, добилась.
– Я бы хотела