Рославлев, или Русские в 1812 году. Михаил Загоскин
то порадуйте старика, взъезжайте прямо ко мне, и если я буду еще жив… Да нет! Коли не станет моей Мавры Андреевны, так Господь Бог милостив… услышит мои молитвы и приберет меня, горемычного.
– Эх, Иван Архипович! – сказал купец. – На что заране так крушиться? Отчаяние – смертный грех, батюшка! Почему знать, может быть, и сожительница и сыновья ваши выздоровеют. А если Господь пошлет горе, так он же даст силу и перенести его. А вы покамест всё надежды не теряйте: никто как Бог.
Старик тяжело вздохнул и, склонив на грудь свою седую голову, не отвечал ни слова.
– Осмелюсь спросить, сударь, – сказал купец после короткого молчания, – откуда изволите ехать?
– Из Петербурга.
– Из Петербурга? А что, сударь, там слышно о войне?
– Вероятно, турецкая война скоро будет кончена.
– Об этом у нас и в Москве давно говорят. Но есть также слухи, что будто бы французы… избави господи!
– Что ж тут страшного? Разве нам в первый раз драться с Наполеоном?
– Да то, сударь, бывало за границею, а теперь, если правда, что болтают, и Наполеон сбирается к нам… помилуй господи!.. Да это не легче будет татарского погрома. И за что бы, подумаешь, французам с нами ссориться? Их ли мы не чествуем? Им ли не житье, хоть, примером сказать, у нас в Москве? Бояр наших, не погневайтесь, сударь, учат они уму-разуму, а нашу братью, купцов, в грязь затоптали; вас, господа, – не осудите, батюшка! – кругом обирают, а нас, беззащитных, в разор разорили! Ну, как бы после этого им не жить с нами в ладу?
– Но разве вы думаете, что с нами желают драться французские модные торговки и учители? Поверьте, они не менее вашего боятся войны.
– Конечно, батюшка-с, конечно; только – не взыщите на мою простоту – мне сдается, что и Наполеон-та не затеял бы к нам идти, если б не думал, что его примут с хлебом да с солью. Ну а как ему этого не подумать, когда первые люди в России, родовые дворяне, только что, прости господи! Не молятся по-французски. Спору нет, батюшка, если дело до чего дойдет, то благородное русское дворянство себя покажет – постоит за матушку святую Русь и даже ради Кузнецкого моста французов не помилует; да они-то, проклятые, успеют у нас накутать в один месяц столько, что и годами не поправить… От мала до велика, батюшка! Если, например, в овчарне растворят ворота и дворовые собаки станут выть по-волчьи, так дивиться нечему, когда волк забредет в овчарню. Конечно, собаки его задавят и хозяин дубиною пришибет; а все-таки может статься, он успеет много овец перерезать. Так не лучше ли бы, сударь, и ворота держать на запоре, и собакам-та не прикидываться волками; волк бы жил да жил у себя в лесу, а овцы были бы целы! Не взыщите, батюшка! – примолвил купец с низким поклоном. – Я ведь это так, спроста говорю.
– Я могу вас уверить, что много есть дворян, которые думают почти то же самое.
– Как не быть, батюшка! И все так станут думать, как тяжко придет; а впрочем, и теперь, что Бога гневить, есть русские дворяне, которые не совсем еще обыноземились. Вот хоть и ваша милость: вы не погнушались ехать вместе с моим товарищем,