Назад в Афган. Андрей Дышев
пулемету, который крутится на створке, как флюгер, прижимается к тяжелому казеннику грудью и дрожит вместе с ним. По рифленому полу катаются пустые горячие гильзы, похожие на сбитые кегли.
Отход.
Сквозняк слизывает пороховой дым из салона. Валерка прижал ладонь к горлу и что-то говорит. Его голоса не слышно, только губы шевелятся.
Третий заход. Бикинеев что-то орет, но командир не оборачивается, крутит головой вверх и по сторонам. Под каблуками скрежет гильз. Пулеметная лента, как обрывок бумаги, колышется на ветру. Грохот, рев, визг, треск. Ракеты проносятся мимо створок, как ночные огни в окнах скорого поезда. Беззвучно отрывается бомба, медленно, как кит, разворачивает серебристое тело и уходит в дымку. Она падает ватно, будто и в самом деле в толще воды. Она летит мучительно долго, словно остановилась над самой землей. А потом – огненный шар, обрамленный черной бородой…
Четвертый заход. Холод и жара. Валерка корчится у пулемета, лицо его неузнаваемо исказилось. Он срывает перчатки с рук и скалит зубы. Вертолет подпрыгивает, как на ухабах, ложится на бок. В салон врываются дикие тени. Они пляшут вокруг нас юлою, они мельтешат, как кадры в старом кино. Хочется кричать. Идиотское состояние – хочется кричать во всю глотку.
Внизу ветер уносит дым пожарища. Черные воронки смотрят на нас пустыми глазницами. Это все, что осталось от звездочки. Мы возвращаемся.
Жестока война: чтобы ты продолжал жить, кто-то должен умереть…
Когда спрыгнул на землю, лопасти уже тихо покачивались над вертолетом, как хрупкая, невесомая паутина.
– А ведь страшно, Валера, да?
Бикинеев хвастун. Он, как сытый кот, зажмурил глаза, скривил тонкие губы:
– Летать вообще страшно. Что здесь, что дома.
– И все же предпочтительнее дома, правда?
– Понимаешь, золотце, мы тут как врачи. Велено геморрой лечить, значит, будем лечить.
Я не успел отойти от вертолета. Внезапно на «уазике» подъехал комэска, подскочил к Лукину и Бикинееву и что-то сказал им резким тоном. Я услышал только: «А если б грохнулись, кто отвечал бы за него?..»
«Пугает, дятел! – зло думал я, вышагивая по железному настилу рулежки. – Ребятам ни за что ни про что вставил…»
Я, непонятно почему, чувствовал себя чуть ли не на равных с комэской. Наверое потому, что рисковал и выжил…
Ровно через год в таком же вертолете сгорел мой коллега, военный журналист Валера Глезденев.
Легкомысленно воспринимать жизнь как вечное, обязательное приложение к своему «я». Жизнь – это подарок судьбы, великое благо, выданное напрокат во временное пользование; это хрупкое, капризное и дорогое средство для удовольствия без гарантийного срока.
Я сопровождал корреспондента из окружной газеты в комендатуру Кундуза. Гостей всегда сопровождают представители родственных профессий. Сели рядом на броне, свесив ноги в люк, и покрепче натянули панамы, чтобы их не сдуло ветром.
Когда