Свой-чужой банк. Юрий Михайлов
уже на четвертом месяце беременности.
Владимир обожал свою жену, хотя она не была красавицей: выше среднего роста, широкая в кости, с удлиненной талией и копной черных вьющихся волос на гордо поднятой голове. Она сама не раз говорила ему, что после родов у нее будет мощный таз и что обязательно укоротятся ноги.
– Дурочка, ты моя, – обнимал жену Владимир. – Да, откуда тебе-то знать?
– А ты видел мою бабушку по папиной линии: я вся в нее пошла…
– Так она просто красавица!
– Правда? Тебе нравится бабушка Фира? Как она тебя любит! Это она отстояла наш брак… Все, даже мама, были против… Национал-фобисты чертовы, хотели меня разлучить с тобой. Видите ли, им надо какие-то колена собирать! Вот мы родим с тобой четверых ребят, и все колена сразу пополним и соберем…
До родов Зоя не работала ни дня по своей специальности: она только хотела любить Владимира, рожать для него детей, воспитывать их здоровыми и полезными обществу. И двигать, таким образом, его науку, за которую он несет персональную ответственность. Она так сильно любила мужа, что иногда ей казалось: она потеряет рассудок только от того, что на защите кандидатской диссертации он может получить несколько черных шаров.
С родами случилось не все так просто: со старшей дочерью, Ириной, Зою пришлось положить на сохранение. Ребенок родился недоношенный, капризный, давал им прикурить: дочь орала ночи напролет. Зоя ни разу не пришла в спальню к мужу, не потревожила его сон. Владимир в это время работал над диссертацией. А когда он сам приходил в детскую комнату, Зоя, сидя на низком диване, тихонько шикала на него, причем, каждый раз говоря одно и то же: ты ходишь как медведь, разбудишь родителей… Владимир готов был расплакаться от чувства нежности к своей ненормальной жене. Он садился на диванчик, прижимал к груди курчавую голову жены, а потом подсовывал под нее маленькую подушечку и ровно опускал ее на широкий и мягкий подлокотник дивана: Зоя засыпала мертвым сном. А молодой ученый только тогда брал на руки вдруг замолчавшую, строго смотрящую на него дочку и начинал с ней разговаривать:
– Что, дорогая моя, Ирина Владимировна, урожденная Стасова, по матери Эвентова? Орать привыкли? Негоже так себя вести! Вон как мамку-то ухайдакала! Тебя бы на мою маму, то бишь, твою бабушку Олю… Ты бы вмиг научилась вовремя и есть, и спать, и гулять! Больно уж балует тебя мамочка Зоя…
Дочь, на удивление, скоро засыпала, и Владимир каким-то невероятным способом размещался на диванчике, где уже пятый сон видела его супруга. В такие ночи Владимир, как правило, просыпал на работу, которая состояла, в основном, из репетиторства. Ученики приходили к ним на квартиру, где мать Зои, Светлана Моисеевна, разводила их по разным комнатам: старшие начинали работу с отцом, младшие, абитуриенты, ждали, когда умоется и позавтракает Владимир.
…Еще не было митингов, еще никто не бегал с транспарантами,