Мера любви. Избранное. Лариса Захарова
стены…
Нас, детей, заботливо храня,
Ты росла со мной одновременно,
Но все так же нянчила меня,
Чтоб потом,
твои невзгоды встретив,
Я, как все, делила их с тобой:
Для детей больней всего на свете,
Если больно матери самой.
Потому тебе, моя Россия,
Ныне исповедаться хочу:
Как пишу стихи свои простые,
Ребятишек грамоте учу,
Как прошло большое что-то мимо,
Как жила для школы, для ребят,
Как, любя, я не была любимой,
Как была любимой, не любя.
Как дано мне было очень много —
Все сердца, что бились в лад с моим:
Ведь дается только педагогу
Счастье, недоступное другим.
Знаю я: ты мне, как всем, поможешь
Жить и волю выполнить твою,
И своих воспитанников тоже,
Как стихи, тебе я отдаю,
Потому что – вольно и невольно,
Счастьем, горем, всей своей судьбой,
Всем, что сердцу радостно и больно,
Я навеки связана с тобой.
III
Чем больше любим – тем к себе мы строже,
И не по той ли – главной из причин —
О Родине, что нам всего дороже,
Мы чаще целомудренно молчим?
Перед ее величественной былью
Слова – и легковесней, и скудней.
Так меркнут драгоценности любые
Пред полновесным колосом полей.
И воины, что подвиг сотворили,
За Родину, вставая под ружье,
Красивых слов о ней не говорили,
А просто умирали за нее.
Последнее сыновнее объятье
Они дарили ей – и только ей.
И кровью двух на фронте наших братьев
Я причастилась Родине своей…
Как надо нам трудиться, жить и верить,
Чтоб, силы все отдав родной стране,
Любовь и жизнь такой же мерой мерить,
С погибшими вставая наравне?
Гордиться тем, что здесь родился Ленин,
Что им для нас проложена стезя,
Что ласково, не ведая сомненья,
Доверчиво глядят на поколенья
Отчизны родниковые глаза…
Отцу моему
Видела болезни и усталость,
А не круг трагических вопросов.
И нередко мною забывалось,
Что отец – писатель и философ.
Я одно девчонкой понимала:
В справедливом гневе был неистов,
И казалось – это очень мало,
Что в двадцатом был он коммунистом.
То, что врач он, – с детства было ясно,
Что в войну больницу спас от белых
И за то, что стал лечить он красных,
Только чудом спасся от расстрела.
Мой отец!
Порой я обижалась
На твои «придирки» и «капризы»,
И казалось – это очень мало,
То, что не терпел ты компромиссов.
Старенький, седой, бородка клином…
Скорбный взгляд и боль могла постичь я.
За страданьем, тягостным и длинным,
Твоего не видела величья.
Сколько было воздуха степного!
А