Вся la vie. Маша Трауб
промолчать. Возвращался из школы и сверкал глазами. Спрашивал: «Мама, почему?» А что она могла ему ответить? Лялечка просто плакала. Тамара просила мужа – давай уедем в Москву, к родственникам. У Тамары в Москве сестра троюродная, замужем за москвичом. Но сестра же. Приютит на первое время. Здесь только хуже будет. А муж не хотел ехать.
Я знала, что Тамара Георгиевна с детьми просидела три дня в подвале – в заложниках. Подробности она не рассказывала. Только губы в белую ниточку превращались, и как будто пелена глаза застилала. После этого муж согласился уехать. Но не в Москву, как просила Тамара, а в Киров, где жил его двоюродный брат. Уехали. Сначала было ничего – купили квартиру, гараж. Тамара Георгиевна продала свое золото. Дети учились. Она работала в институте. У мужа была своя фирма. А потом все снова рухнуло. Фирма вместе с мужем. Муж, оставшись без работы, лежал на диване и смотрел в стену. Ругался. Орал на детей. А потом женщину себе завел. Тамара Георгиевна так и говорила – не бабу, не любовницу, а женщину. К ней уходил. Тамара Георгиевна работала, бегала но частным урокам. Кормила всю семью. В Москву она уехала, к троюродной сестре, после того как муж, вернувшись от любовницы, ее ударил. Не избил, просто ударил. За то, что не так посмотрела, не то сказала. Страшнее было другое – это сын видел. И за мать не вступился. Тамара Георгиевна собрала чемодан и уехала.
Здесь, в столице, сестра на третий день спросила, сколько еще времени Тамара собирается у них жить, и дала телефоны двух агентств – чтобы квартиру снять и работу найти. Тамара Георгиевна тогда всю ночь проплакала – в гостиной сестры, на мягком диване. А утром пошла устраиваться на работу. Здесь, в Москве, она поняла, что чувствовал ее сын, когда у него в школе спрашивали про национальность. Только девочки-менеджеры в агентствах обходились без лишних церемоний – сразу говорили в лоб. Или Тамара Георгиевна найдет работу у таких же, хм, с Кавказа, или вообще не найдет. Несмотря на опыт работы. С квартирой было так же – нет регистрации, «черная». Или халупа в ближнем Подмосковье, или договаривайся с такими же приезжими, среди которых одна россиянка. Тогда россиянка могла снять квартиру «на себя» и говорить хозяину, что живет с подружкой, а остальные две-три женщины живут нелегально. Особенно Тамару Георгиевну возмущал тот факт, что хохлушки, к которым она относилась с внутренней сдержанностью, в Москве стояли на ступеньку выше в иерархии трудоустройства, чем она – «выходец с Кавказа». Этого Тамара Георгиевна понять не могла. Как и то, что сестра, хоть и троюродная, выставила ее за дверь.
Квартира нашлась, нашлась и работа. Полгода было все ничего. Маленький Вася мог поздороваться на трех языках – русском, грузинском и осетинском. Засыпал под «Сулико» или «Тбилисо», как будто его выключали кнопкой, а под мое «Ай люли-люленьки, прилетели гуленьки» морщился. Не плакал, просто морщился. Очень выразительно. Хотя я в хоре пела много лет.
Плохо стало, когда в Москве произошел теракт. Тамару Георгиевну стали останавливать в метро и проверять