Чрез лихолетие эпохи… Письма 1922–1936 годов. Борис Пастернак
приподнятых копий фикцию, заменяющую отсутствующий предмет. Казалось бы, надо уважать друг друга всем членам этой артели, довольствуясь взаимным недовольством, – без которого фикции бы не было.
Последовательности этой я не встретил даже и у Белого, который, страшно сказать, не прочь жить и такою жизнью. Я же, по его словам, зову на луну, где жить не всякому к лицу и по нраву.
Письмо 4a
<ок. 19 ноября 1922 г.>
Цветаева – Пастернаку
Мой любимый вид общения – потусторонний: сон. Письмо как некий вид потустороннего общения. Последнее, что я бы хотела удержать – голос. Письмо – не слова, а голос. (Слова мы подставляем!)
Я не люблю встреч в жизни: сшибаются лбом. Две стены. Так не проникнешь. Встреча должна быть аркой – А <рисунок арки> В – чем выше – (дальше) – тем лучше: дольше. Совершенная встреча: А и В на одном уровне и разгон (ввысь) один и тот же: неизбежно встретятся. Здесь есть какой-то закон, наверное даже простой. Но тем не менее – захудалое, Богом заброшенное (вспомянутое!) – кафэ, – лучше в порту (хотите?), с деревянными залитыми столами, в дыму, – локти и лоб. – Но я свои соблазны оставляю тоже в духе.
Сейчас расстаются на слишком долго, поэтому хочу – ясными и трезвыми словами – знать: насколько – и когда. Потому что я – так или иначе – непременно приеду. Теперь признаюсь в одной своей дурной страсти: искушать людей (испытывать) непомерной своей правдивостью: небывалой: как внутри – так вовне, в точности. Соблазн правдой. – Кто вынесет? – Особенно если эта правда в данный час: Осанна! Я не умеряю своей души (только жизнь!). А так как душа – это никогда «я», а всегда «ты» (верней – то!) – то у партнера или опускаются руки (трусливое «да ведь я не такой»), или земля ходит под ногами, – и тогда уже я на землю и ноги на мне. Принимаю и это.
Я знаю, что в жизни надо лгать. Но мои встречи не в жизни, а в духе, где уже всё победа. Моя вина – ошибка – грех, что средства-то я беру из жизни. Так ведя встречу нужно просто молчать: ВСЁ внутри. Ведь человек не может вынести. «Я – не Бог!»
А потом меня обвиняют в <пропуск одного слова>. Это не забвение: Бог перестал брезжиться (прорываться!) сквозь тебя, ты темный, плотный, свет ушел – и я ушла.
К чему сейчас всё это говорю? А вот: Вы сейчас мой любимый русский поэт, и мне нисколько не стыдно сказать, что только для Вас и именно для Вас сяду в вагон и приеду. – Ездят же, чтобы купить себе пальто! – Вы не меньше пальто!
<Небольшой пробел в тетради.>
Впечатление об его ирреальности: никогда не поверю, что Вы есть. Вы есть временами, потом Вас нет.
То, что Вы пишете о себе (русло, накл<онная> плоск<ость>) – правильно: <стрелка к концу предыдущего абзаца>
Вы – слушайте внимательно – как сон, в который возвращаешься (возвр<атные>, повт<орные> сны) – а где сон был, пока тебя не было. / Не сон: действующее лицо сна. Или как город: уезжаешь – и его нет, он будет, когда ты вернешься.
Пастернак – и сон, этого я еще не написала. Так – в жизни – я Вас не пойму, не охвачу, буду ошибаться,