Ласко́во. Петр Смирнов
понимает. И вот мы ловим момент, когда тятяша идёт в амбар. Там он снимает звонки с гвоздя, раз-другой тряхнет в руке, а потом даёт мне. Я еще не успеваю натешиться, а Митька уже просит:
– Пе-етьк, дай мне!
– Дай, – говорит мне тятяша, – пусть и Митька побрякает.
Тряхнув еще несколько раз, с большой неохотой отдаю звонки Митьке.
Когда была у кого-то свадьба, к нам заранее приходили просить звонки. Их надевали на шею жеребцу, на котором ехали молодые. А жеребец – не сдержать в руках, пляшет на месте, машет головою, рвёт удила, просит ходу…
Кони наряжены, сани разукрашены.
Поехали!.. Гривы развеваются на ветру, заливаются звонки. Впереди жениховы крёстные – батька и матка – разбрасывают гостинцы, и мы ныряем в снег, хватаем конфеты, пряники. Молодые – на второй лошади, на остальных – гости. Звенят звонки. Поехали!..
Лучина
Зимняя ночь кажется бесконечной. Спать уже не хочется, но вставать нам с Митькой не позволяют, говорят, что ещё рано. А сами уже встали, работают при свете лучины.
Бабуша прядёт. Сидит на скамье спиной к столу, левой рукой, поплёвывая в пальцы, тянет куделину, правой крутит веретено. Мама тоже прядёт. Только сидит она на стуле. Этот венский стул папаша привез из Питера, когда еще был холостым. Большущую жизнь проживёт этот стул, переживёт войну, лишь фанерное сиденье сменится на дощатое.
И прялка у мамы немецкая. Веретено крутить не нужно. Нитка скручивается ровно, и ровно на катушку наматывается. Можно даже и без лучины, впотьмах прясть, но со светом-то вернее.
Обе они – и бабуша, и мама – работают тихо, а вот папаша стучит, что-то тешет топором, попробуй тут уснуть. Да и работа у всех у них скучная. Правда, из папашиных щепок можно было бы придумать какую-нибудь “бóбку”, но это если бы днём, а при свете лучины темно. Слово “игрушка” мы тогда не знали, знали слово “бобка”. И только один тятяша занимается интересным делом. Он щепает и жжёт лучину. Берет с печи сухое полено и большущим ножом отщепляет от него тонкие, во всю длину, щепки – “лучинины”. Поленья хороши берёзовые – лучина тогда горит ровно и тихо.
Щепать лучину нам, конечно, не дозволят. Нам бы хоть зажигать лучинины да вставлять их в светец. Но нам говорят: спите.
Спать не хочется. Мы лежим, накрывшись папашиной шубой. Окна с одной рамой, и для тепла они снаружи почти доверху засыпаны кострой в соломенных матах. В окнах шевелятся тени. Это слабое отражение происходящего в избе. Свет от лучины слабый. Мы знаем, что керосина мало, его берегут для фонаря. Фонарь папаша сделал сам, а стёкла из обрезков вставил дядя Миша, тятяшин брат. У него одного в округе есть алмаз, и к нему приносят рамы, рамки и фонари.
Наш фонарь с малюсенькой коптилкой зажигают только когда нужно пойти посмотреть стельную корову или суягную овцу, либо когда во дворе треплют лён. С фонарём работают по ночам на гумне. А так – всё с лучиной…
Когда печь истопится, угли выгребают на шесток и закрывают пеплом в “ямке”. Там угли “живут” целый день. Понадобится огонь – бери лучинину, выгребай из ямки