Жемчужина. Джон Стейнбек
толстый ленивый доктор с ужаленным ребенком.
Наконец нестройная процессия подошла к воротам докторского дома, за которыми слышался плеск воды, пение запертых в клетки птиц и шелест длинных метел по каменным плитам. Из окон доносился запах жарящегося бекона.
Кино замер в нерешительности. Доктор не принадлежал к их народу. Его соплеменники почти четыре сотни лет истязали, морили голодом, обкрадывали и презирали соплеменников Кино, держа их в таком страхе, что Кино, коренной житель этой земли, не смел подойти к дверям. Как и всегда, приближаясь к человеку этого народа, Кино чувствовал себя слабым, напуганным и в то же время обозленным. Внутри у него тесно переплелись ярость и страх. Ему легче было бы убить доктора, чем заговорить с ним, потому что все соплеменники доктора обращались со всеми соплеменниками Кино как с бестолковыми животными. Правой рукой Кино взялся за железное кольцо на воротах. В его душе бурлила ярость, зубы оскалились, а в ушах стучала музыка врага, но левой рукой он все-таки потянулся снять шляпу. Лязгнуло железное кольцо. Кино обнажил голову и приготовился ждать. На руках у Хуаны слабо застонал Койотито, и она что-то тихо ему зашептала. Зрители сгрудились плотнее, чтобы лучше видеть и слышать.
Створка больших ворот приоткрылась. В щель Кино увидел тенистую зелень сада и маленький фонтанчик. С той стороны на него смотрел человек его собственного народа, и Кино заговорил с ним на древнем наречии:
– Младенец, мой первенец, отравлен ядом скорпиона. Ему требуется искусство целителя.
Однако слуга не пожелал отвечать на том же наречии.
– Минуточку, – сказал он, – я доложу.
Слуга захлопнул ворота и задвинул засов. Палящее солнце отбрасывало на белую стену многоголовую тень толпы.
Доктор сидел в постели, завернувшись в привезенный из Парижа красный муаровый халат, который с недавних пор стал немного узок в груди, если застегнуть на все пуговицы. На коленях он держал серебряный поднос, где стояли серебряный кувшинчик с горячим шоколадом и крошечная чашечка китайского фарфора. Чашечка была настолько изящная, что смотрелась нелепо в пухлой докторской руке, когда он брал ее самыми кончиками большого и указательного пальцев, широко растопыривая остальные, чтобы не мешали. Глазки доктора утопали в жировых складках, а рот кривился от неудовольствия. За последние годы он сильно располнел, и голос у него сделался хриплым от давящего на горло жира. На столике рядом с кроватью лежал маленький гонг и стояла вазочка с сигаретами. Все в комнате казалось тяжелым, темным и мрачным. Картины – сплошь на религиозные темы, не исключая большой раскрашенной фотографии покойной докторской супруги, которая, если такое под силу многочисленным мессам, заказанным в соответствии с ее последней волей и на ее же собственные средства, пребывала теперь в раю. Когда-то доктору посчастливилось повидать большой мир, и всю его последующую жизнь наполняли воспоминания и тоска по Франции. «Вот что значит