Про то, как Вакса гуляла-гуляла, гуляла-гуляла. Михаил Левитин
собачку, девочка могла забыть ее на прилавке.
Девочка плакала, продавцы оглядывали свое богатство и говорили, что собачки нет. Но она найдется, обязательно найдется, не плачь. Вот многие видели, что таких точно собачек продают в торговом центре на станции, их там полным-полно, подумаешь. Они все из Китая, а игрушки теперь только в Китае и делают, грош им цена, и с глазенками, как они рассказывают, и без хвоста. Там есть любые, даже лучше.
– Моя не из Китая, – сказала девочка. – Моя – из Германии.
Человечек забеспокоился, не решаясь приблизиться к разговаривающим, пытаясь понять – почему это так горько рыдает ребенок, а торговки заговорщицки подмигивают успокаивающей ребенка женщине, чего они от нее хотят?
Он ловил обрывки разговора, как собака запахи из мясного павильона, не решаясь зайти, он даже подвывал, немного стыдясь самого себя.
Наконец, потеряв надежду, бабушка с внучкой ушли. Человечек попытался пойти вслед за ними, он все время прижимал руки к груди, как бы готовясь успокоить ребенка, перенести ее страдания на себя, когда вдруг заметил, что тетя Фрося, торговка зеленью, что-то прячет на груди под крест-накрест перевязанным платком. Из-под платка показалась крутолобая игрушечная голова с черными глазами. Человечек нахмурился, одернул галстук и как-то боком, оттолкнувшись от земли, завертелся, подлетел к тете Фросе и, не успела она приготовиться, чтобы дать отпор, выхватил у нее из-под платка игрушку и понесся с базара.
Он бежал, а вслед ему раздавались проклятия тех, кому надоели его шатание и неопределенность намерений.
– Вор, вор, собака! – закричала тетя Фрося. – Видели, что делает? Он у меня пучок редиса украл и помидор!
– И у меня хотел яблоки украсть, – не выдержала наконец та самая торговка, к которой несколько раз подходили бабушка и внучка. – То- то я смотрю – не можется ему, на месте не стоит и в глаза не смотрит.
Вскоре выяснилось, что человечек готовился обобрать весь рынок, но почему-то удовлетворился пучком редиса.
– Пусть подавится, – орала тетя Фрося. – Пусть тот редис ему поперек горла встанет!
А человечек, прижимая Ваксу к груди, бежал вслед за безудержно рыдавшей девочкой. Он сам часто плакал в жизни и знал цену слезам. Игрушку он держал перед собой, отчего бежать было неудобно. Он несся под углом, по какой-то ему одному видимой траектории, достаточно было любой выбоины, любого комка земли, чтобы он упал, погребя под собой Ваксу.
Он понимал, что не взял чужое. Это та самая собачка, из-за которой столько страданий, но где же бабушка и внучка?
Он бежал так мучительно, что у него внезапно поседели виски, или это пыль поднялась из-под ног и легла на волосы?
Во всяком случае, к платформе он прибежал неузнаваемым. Они ведь могли быть и не местные – уехать в Москву или Можайск, но, пока он бежал, несколько электричек ушло и плачущей девочки на платформе не оказалось.
«Вот история, – подумал он. – Обладать возможностью успокоить человека и не иметь возможности это сделать. Вот история!»
«Не