Тайны французской революции. Эжен Шаветт
части улицы Сены, месте мрачном, глухом и небезопасном в эту пору ночи.
Он остановился перевести дух, но вдруг ясно расслышал шум шагов, раздавшихся в ночной тишине.
«Уж не собираются ли напасть на меня?» – подумал Ивон.
И в тот же миг дюжина людей нагнала его и попыталась окружить.
В одну секунду Ивон выхватил пистолеты и прислонился спиной к ставням какой-то лавочки.
– Эй вы! Негодяи! – кричал он. – Берегитесь! Вы имеете дело с человеком, который сумеет постоять за себя.
Не обращая внимания на эти угрозы, Ивона взяли в кольцо и бросились на него по сигналу, данному шепотом:
– Кыш! Кыш! К точильщику!
V
Найдя комнату друга пустой, Пьер Кожоль, сказали мы, тотчас же вспомнил о поручении Ивона Бералека, которое тот дал, уходя из гостиницы «Страус».
– Если я завтра утром не вернусь, отправляйся на поиски – или освободить меня из западни, которую мне могу приготовить, или отмстить за мою смерть.
Граф Кожоль вернулся в свою комнату и быстро переоделся в костюм работника. Он спрятал пистолет под куртку и запасся крепкой дубиной, которой, как всякий бретонец, умел отлично владеть.
– Итак, в поход, Собачий Нос! – сказал он себе.
Страх не давал Жавалю сомкнуть глаз. С самого раннего утра трепещущий трактирщик поместился на стуле в своей передней и, вытянув нос, глазами впившись в ряд колокольчиков от разных комнат, четыре часа терпеливо ожидал звона колокольчика из № 12-го, чтоб вскочить при первом зове своего страшного жильца.
Следя за колокольчиками, трус предавался таким грустным размышлениям:
«Я бы охотно прокричал: „Да здравствует Республика!“ – но если тигр спит, то он может рассвирепеть при неожиданном пробуждении. Вот уж восемь часов… А долго же спять в полиции!.. Остался ли этот палач доволен моим бордосским? Я помню, что разбавил несколько бутылок для иностранных путешественников: лишь бы ему не попалась одна из них! И каково подумать, что у меня нет других постояльцев, кроме этого полицейского шпиона! Все разбежались от моих патриотических криков! Если этот кошмар продолжится, то я разорен в прах!»
Несмотря на свое отчаяние Жаваль имел одно утешение.
«Ба! – рассуждал он. – По-моему, все-таки лучше разориться, чем быть расстрелянным. Да наконец, я укрощу этого свирепого зверя своим усердием, предупредительностью, а особенно дешевизной моего заведения», – прибавил он с глубоким вздохом, при воспоминании о принятом обязательстве отказаться от обдирания путешественников.
Потому читателю понятно волнение Жаваля, когда он увидел сходящего с лестницы постояльца, чье пробуждение он караулил с таким страхом.
– Страус, я, вероятно, не вернусь до вечера, – сказал Пьер.
– Разве господин Бералек выйдет с пустым желудком? Гражданин, должно быть, не знает, что и завтрак включен в цену комнаты?
– Итак, вы меня не будете ждать, – прибавил Кожоль, не обращая внимания на вкрадчивую речь Жаваля.
– В таком случае, вернувшись, гражданин найдет в своей комнате ужин и одну… и даже две бутылки того бордо… которым,