Тождественность любви и ненависти. Чингиз Абдуллаев
Как тебя зовут? – уже более нетерпеливо спросил Чхеидзе. – Виолеттой?
– Такое у меня имя, родимый. А ты откуда его знаешь? Мы с тобой разве раньше встречались? И зачем тебе мое имя?
– Виолетта, – задумчиво произнес Давид Георгиевич, – ты меня не помнишь?
– Нет, родной, не помню. Скажи, зачем пришел, и я, может быть, вспомню. Что тебе нужно?
– Можешь погадать мне, – предложил Чхеидзе. Он видел, как на них обращают внимание проходившие люди, некоторые даже останавливались. Другие замедляли шаг. Двое мощных телохранителей и Вебер отсекали любопытных, но этим только привлекали внимание.
– Давай руку, – предложила цыганка, – что ты хочешь узнать?
– Что будет со мной в ближайшие двенадцать лет? – весело спросил Давид Георгиевич.
Она взяла его руку, посмотрела. Затем взглянула ему в глаза. Вздрогнула. Если она была актрисой, то актрисой талантливой. Она отпустила его руку. Слишком поспешно. Почти отталкивая от себя его руку.
– В другой раз погадаю, – улыбка у нее получилась вымученной.
– Сейчас, – упрямо возразил Чхеидзе.
– Не нужно, – было очевидно, что она смущена. Или немного растеряна.
Он достал из кармана две зеленые сотенные бумажки в евро. Протянул ей. Она покачала головой.
– Не нужно, – прошептала она, – ничего не нужно.
Он снова полез в карман и достал купюру в пятьсот евро. Это были очень большие деньги. Не убирая прежних двести, он протянул все три купюры цыганке.
– Скажи, – уже нервничая, твердо сказал Чхеидзе, – мне нужно знать, когда я снова здесь появлюсь. Я поэтому спустился вниз, чтобы у тебя все узнать. Если скажешь, что снова через двенадцать лет, я не стану заключать своего контракта. Скажи, что ты там увидела.
– Ты пожалеешь, – неожиданно произнесла она, – не всегда нужно знать заранее свою судьбу. Ты пожалеешь, что так настаивал.
– Говори, – он присоединил еще одну купюру в пятьсот евро и почти силой засунул ей деньги в руку.
Самойлов даже крякнул от досады. Он не успел остановить гостя и теперь переживал из-за того, что тот заплатил этой нищей аферистке такую крупную сумму денег.
– Хорошо, – она взяла деньги, спрятав их куда-то под куртку, затем подняла его руку, и еще десять или пятнадцать секунд рассматривала его ладонь. Затем медленно опустила его руку и мрачно изрекла:
– Сегодня не садись в машину на свое обычное место. Сядь впереди, так будет лучше. И ты проживешь еще два лишних дня.
– И все ради двух дней? – улыбнулся Давид Георгиевич. – Скажи лучше, когда я приеду снова в Москву?
– Никогда, – ответила она, глядя ему в глаза, – ты отсюда не уедешь. Тебя похоронят в этом городе.
– Хватит говорить глупости, – попытался вмешаться Самойлов, но Чхеидзе перехватил его руку.
– Говори дальше, – потребовал он.
– Тебя убьют через два дня, – сообщила цыганка, – и уже никто не в силах этому помешать.