Наша первая революция. Часть I. Лев Троцкий
«известную русскую поговорку»{1}, бранит генералов и министров, – преимущественно, впрочем, покойных или отставных.
Журналисты мечутся, вспоминают прошлое, вздыхают, надеются, предостерегают друг друга от лишних надежд, не знают, как быть, пытаются отделаться от рабьего языка, не находят слов, натыкаются на предостережения, искренно стремятся быть радикальными, хотят к чему-то призвать, но не знают – к чему, говорят много едких слов, но наскоро, ибо не уверены в завтрашнем дне, скрывают за острыми фразами чувство неуверенности; все растеряны, и каждый хочет заставить остальных думать, что растеряны все, кроме него одного…
Теперь эта волна идет на убыль… – разумеется, для того только, чтобы сейчас же дать место другой, более высокой волне.
Воспользуемся этим моментом, чтоб учесть сделанное и сказанное за последний период – и сделать вывод: что же дальше?
Теперешнее положение в ближайшем счете создано войной. Она страшно форсирует естественный процесс разрушения самодержавия, клещами вытаскивает на площадь политической жизни ленивые общественные группы и, что есть мочи, гонит вперед формирование политических партий…
Чтобы не утратить всех перспектив, нам нужно отойти несколько от периода «весенней» смуты – назад, к началу войны, и хоть бегло обозреть политику разных партий за это вдвойне военное время.
Война дана была обществу, как факт, – оставалось его использовать.
Партия царистской реакции делала в этом направлении все, что могла. Пользуясь тем благоприятным обстоятельством, что абсолютизм, вконец скомпрометированный, как представитель интересов культурного развития нации, нашел в войне возможность проявить себя с той стороны, с которой он казался наиболее сильным и себе и другим, реакционная печать взяла наступательный тон и поставила на очередь дня лозунги, в которых самодержавие, нация, армия, Россия, – все объединялось общим интересом немедленной победы.
"Ни в чем, – повторяло и повторяет «Новое Время»,[6] – так не сознает своего единства нация, как в своей армии. Армия в своих руках держит международную честь нации. Поражение армии есть поражение нации".
Задача реакции была, таким образом, ясна: превратить войну в национальное предприятие, объединить «общество» и «народ» вокруг самодержавия, как охранителя могущества и чести России, создать вокруг царизма атмосферу преданности и патриотического энтузиазма. И реакция, как могла и как умела, преследовала эту цель. Она стремилась возжечь чувства патриотического негодования и нравственного возмущения, нещадно эксплуатируя так называемое вероломное нападение японцев на наш флот. Она изображала врага коварным, трусливым, жадным, ничтожным, бесчеловечным. Она играла на том, что враг – желтолицый, что он – язычник. Она стремилась, таким образом, вызвать прилив патриотической гордости и брезгливой ненависти к врагу.
События не оправдывали ее предсказаний. Злосчастный тихоокеанский флот терпел урон за уроном.[7] Реакционная печать оправдывала неудачи, объясняя их случайными причинами, и обещала
В течение 1904 г. тихоокеанский флот потерпел два крупных поражения. Первое произошло у Порт-Артура, когда 26 января главные силы тихоокеанской эскадры, в составе 15 вымпелов, стоявшие на открытом внешнем рейде Порт-Артура, были совершенно неожиданно атакованы японскими миноносцами. В результате броненосцы «Ретвизан» и «Цесаревич» и крейсер «Паллада» получили тяжелые повреждения. На следующий день, 27 января, около 11 часов утра, вся японская эскадра, под командой Того, показалась перед крепостью и открыла огонь. Русские суда отвечали, держась под защитой береговых батарей, которые, по мере доставки снарядов, последовательно вступали в бой. С развитием их огня японский флот отступил. Бой продолжался около 40 минут, причем у нас были повреждены броненосцы «Полтава» и крейсера «Аскольд» и «Новик». Японские суда получили лишь незначительные повреждения, которые скоро были исправлены.
Второе сражение произошло на Желтом море 28 июля. По приказанию наместника Алексеева, порт-артурская эскадра должна была, прорвавшись через блокирующий японский флот, идти во Владивосток. Начальник флота адмирал Витгефт и весь командный состав, за единичными исключениями, возражали против такого решения и подчинились лишь категорическому приказанию. Утром 28 июля эскадра вышла из Порт-Артура в боевом порядке: впереди крейсер «Новик» с 8 миноносцами, затем 6 броненосцев и за ними 3 крейсера. В первом часу дня раздались первые выстрелы с японской эскадры, состоявшей из 4 броненосцев, 6 крейсеров и нескольких миноносцев, под личным начальством Того. Русские начальники, не веря в успех, несмотря на бодрый дух команд, старались уклониться от боя и проскользнуть во Владивосток, но вследствие медленности хода судов это им не удалось. В результате 5 броненосцев, 1 крейсер и несколько миноносцев вернулись в Порт-Артур; крейсер пришлось затопить у берегов Сахалина, а остальные суда (1 броненосец, 2 крейсера и несколько миноносцев) нашли убежище в нейтральных портах, где разоружились. Японский флот не потерял в сражении ни одного судна.
По этому поводу в официальной морской истории говорится: «Сражение 28 июля дало японцам не столько успех материальный, сколько моральный; в нем русская эскадра потеряла веру в своих адмиралов и после возвращения в Артур невольно покорилась участи быть погребенной в Артурской гавани».
Постоянные неудачи русского флота объяснялись его технической отсталостью, а также плохой подготовкой судовых команд и особенно командного состава{75}.