Наша первая революция. Часть II. Лев Троцкий
все понимают или смутно чувствуют, что эта бешеная стачка, которая мечется с места на место, потом снова срывается и вихрем мчится вперед, – все понимают или чувствуют, что она не от себя, что она творит лишь волю пославшей ее революции. Над операционным полем стачки, – а это – вся страна, – нависает что-то грозное, зловещее, напоенное дерзостью.
«После 9 января революция уже не знает остановки. Не заботясь о военной тайне, открыто и шумно издеваясь над рутиной жизни, разгоняя ее гипноз, она ведет нас к своему кульминационному пункту».[34]
«1905».
Л. Троцкий. 18-Е ОКТЯБРЯ
18-ое октября было днем великого недоумения. Огромные толпы двигались растерянно по улицам Петербурга. Дана конституция. Что же дальше? Что можно и чего нельзя?
В тревожные дни я ночевал у одного из моих друзей, состоявшего на государственной службе{2}. Утром 18-го он встретил меня с листом «Правительственного Вестника» в руке. Улыбка радостного возбуждения, с которым боролся привычный скептицизм, играла на его умном лице.
– Выпустили конституционный манифест!
– Не может быть!
– Читайте.
Мы стали читать вслух. Сперва скорбь отеческого сердца по поводу смуты, затем заверение, что «печаль народная – наша печаль», наконец категорическое обещание всех свобод, законодательных прав Думы и расширения избирательного закона.
Мы молча переглянулись. Трудно было выразить противоречивые мысли и чувства, вызванные манифестом. Свобода собраний, неприкосновенность личности, контроль над администрацией… Конечно, это только слова. Но ведь это не слова либеральной резолюции, это слова царского манифеста. Николай Романов, августейший патрон погромщиков, Телемак[35] Трепова, – вот автор этих слов! И это чудо совершила всеобщая стачка. Когда либералы одиннадцать лет тому назад предъявили скромное ходатайство об общении самодержавного монарха с народом, тогда коронованный юнкер надрал им уши, как мальчишкам, за их «бессмысленные мечтания». Это было его собственное слово! А теперь он взял руки по швам пред бастующим пролетариатом.
– Каково? – спросил я своего друга.
– Испугались дураки! – услышал я в ответ.
Это была в своем роде классическая фраза. Мы прочитали затем всеподданнейший доклад Витте с царской ремаркой: «принять к руководству».
– Вы правы, – сказал я, – дураки действительно испугались.
Через пять минут я был на улице. Первая фигура, попавшаяся мне навстречу, – запыхавшийся студент с шапкой в руке. Это был партийный товарищ{3}. Он узнал меня.
– Ночью войска обстреливали Технологический институт… Говорят, будто оттуда в них бросили бомбу… очевидная провокация… Только что патруль шашками разогнал небольшое собрание на Забалканском проспекте. Профессор Тарле, выступавший оратором, тяжело ранен шашкой. Говорят, убит…
– Так-с…
Этот отрывок взят автором из статьи «Политические письма» («Искра» N 90 от 3 марта 1905 г.). См. часть 1-ю этого тома, стр. 233, 234.