Людоеды. Инна Тронина
произошло двадцать восьмого декабря вечером.
Мария нервно теребила завязки, свисающие по бокам опушённого белым мехом капюшона. Она переводила взгляд со Озирского на Грачёва, потом – на Турчина, и никак не могла понять, кто же из них ей больше нравится. От возбуждения в Машиной голове все смешалось, но она добросовестно старалась припомнить подробности.
– Я подрабатываю уборщицей, а учусь в Педагогическом университете. Вечером, три дня назад, я вышла из проходной предприятия, где убираюсь…
– Адресочек, пожалуйста! – попросил Петренко.
Францикевич обстоятельно продиктовала адрес и даже объяснила, как туда лучше проехать. Турчин и Грачёв предполагали, что Маша, как и Владимир Егорович, не успела попробовать человечины.
Андрей слушал, навалившись на стол и машинально стряхивая с сигареты пепел. Мария кинула взгляд на его руку, увидела розовый глубокий шрам на тыльной стороне ладони, и в её голубых глазах что-то дрогнуло.
– У проходной меня остановила старушка, такая вся из себя бедная. Сама в грубом платке, и пальтецо обдёрганное. Предложила мне дешёвое мясо, и я польстилась. Ведь за сорок рублей, без костей – я так обрадовалась! Решила, что поджарим к празднику…
– И вам не показалось всё это подозрительным?
Озирский откинулся на спинку стула, и под светом ламп заблестела кожаная вставка на его джемпере. Всеволод про себя отметил, что этот вопрос хотел задать и он сам.
– Показалось, – не стала спорить Маша. – Но, я думала, с мясокомбината украли, а теперь продают по дешёвке.
Она стиснула пальцами крохотную сумочку, больше напоминающую кошелёк на ремешке.
– Есть нечего, а я из принципа буду голодная сидеть? Нас с сестрой мама одна растит. Не Бог весть как живём, так что хочется хоть в праздник нормально покушать.
– Всё верно, Машенька, – успокоил её Турчин. – Мы – тоже не нувориши, понимаем. А лично вы как определили, что мясо… как бы это сказать… не свиное? Или это сделал другой человек?
– Я сама, – призналась Маша. – В шесть часов на улице было совсем темно. Я купила мясо, сунула в полиэтиленовый мешок. Принесла домой, на Крестовский. Мама ещё не вернулась, а сестрёнка Эмилия делала уроки. Мы с ней стали мясо выкладывать на стол в кухне. И вдруг я вижу – на коже – татуировка! Якорёк маленький такой…
Маша испуганно, из-под длинных ресниц, посмотрела на оперативников.
– Не у свиньи же татуировка. Правда? Я Эмилию из кухни выпроводила – ей всего десять лет. Разревётся только, да и всё. А мне страшно, аж зубы стучат. Стала маму ждать, а сама себя последними ругательствами крою. Ведь сорок рублей истратила, а для нас это деньги.
– Сразу в милицию заявили? – подал голос Грачёв.
– Как только мама пришла, я ей всё по-честному рассказала. Она сначала испугалась, заплакала даже. Не из-за денег, нет! Ей того человека жалко было. У неё старшую сестру в блокаду едва не съели, представляете? Ей всего три годика было. В последней момент отняли у соседа по коммунальной квартире. Он вскоре сам умер, между прочим. Мама в ужас