MEMENTO, книга перехода. Владимир Леви
их своим нутром.
Вот картинка моя, первобытная, но не детская.
Ваши лица смотрят в меня. Вы все помните.
Это дом.
Я покину его вместе с вами, отдам во владение
неизвестным жильцам на игрушечное навсегда.
С полдороги вернусь, может быть,
провести наблюдение,
как им спится, о чем размышляет вода,
и случайных следов не осталось ли.
Все другое. Все пришлое, будь хоть семижды музей.
Взгляд чужой – разрушитель. Бациллы усталости
поселяются в души и заживо гробят друзей.
Похотливая смерть глазомером большим отличается.
(Вот поэтому дети от взрослых прячут глаза.)
Но сейчас это дом. Черный ослик твой[1]
с той же свечкой качается
на раздвинутых ножках вперед – назад
С той стороны[2]
в зыбких заботах дней
гасится существо
с той стороны видней
с той стороны всего
здешние жуть и мрак
там красота и свет
лишь догадайся как
вывернуть да и нет
там бытия скрижаль
кто заглянул туда
знает твое как жаль
знает свое всегда
Песня свечи
В тот мир, где нет ни молодых, ни старых,
душа войдет не поздно и не рано,
свеча догаснет, допоет огарок,
допляшет пламя.
О, сколько теней вьется в этой пляске,
ночей, приговоренных вечно длиться.
А время, как факир, сжигает маски
и лепит лица.
И наступают сумерки прозрений,
и молния пронзает цель, не целясь,
а за окном безумие сирени
и моря шелест.
А море шелестит, что жизнь сложилась,
как речь, из откровений и ошибок,
и даже ложь, которая свершилась,
непогрешима.
А пламя плачет, пламя рвет и мечет,
душа летит как пуля заказная,
а море дышит, море не перечит,
а море знает
Родители ушли
Родители ушли.
А мы свободны
жить как хотим и можем умирать.
Но вот беда: мы ни на что не годны,
и некому за нами убирать:
родители ушли.
Остались раны
и в них, и в нас.
Родители ушли
в далекие лекарственные страны,
а мы на жизнь накладываем швы.
Родители ушли.
Прочь сантименты,
зачем рыдать,
о чем жалеть, когда
галактики, планеты, континенты
друг с другом расстаются
навсегда.
Вы снитесь мне. О, если бы вернуться
и вас из сна с собою унести
и все начать с последнего «прости»,
о, если б ненароком не проснуться
О неизлечимости жизни
Катятся малые расставания
перед большим, как мячи.
Если жить наперед, если знать все заранее,
то зачем нам врачи?
Закипает
Подсвечник в виде ослика с торбой на моем рабочем столе. Подарен Лялей Розановой.
У Виктора Франкла, величайшего психотерапевта ХХ века, есть пьеса «Синхронизация в Биркенвальде» – о судьбе узников фашистского лагеря смерти, где сам Франкл находился, сумел выжить и многих спасти. В переводе на русский входит в книгу «Сказать жизни Да! Психолог в концлагере». В этом произведении Франкл проявил себя как гениальный художник, изумительный драматург. Действие пьесы идет и с «этой» стороны, здешней-нынешней, и с «той» – завременной, вечной. Когда это стихотворение написалось, я о «Синхронизации…» еще не знал, но стих оказался к ней подходящим эпиграфом.