Детская комната. Валентина Гоби
гладит фотографии брата и отца. Фотографии из фотосалона, с вырубленными фигурными краями. Она проводит большим пальцем по бумаге там, где находятся лица, она гладит лица.
На снимке Матьё всего пятнадцать лет, он только что окончил обучение, он смотрит прямо перед собой, он становится мужчиной. Последние воспоминания Милы датируются семью годами позже. Как и каждый вечер, перед тем как вернуться домой, Мила заходит за Матьё. Он только закончил свой рабочий день в ресторане «Ла Фоветт», который также называют «Два Селезня», потому что напротив ресторана по ночам тайно печатают две газеты. В «Ла Фоветт» соседствуют повстанцы и эсэсовцы, которые сюда приходят после сеанса в кинотеатре «Рэкс». Ресторан занимает огромное помещение, здесь потоком льется алкоголь, ходят девушки в узких платьях и играет джазовый пианист, здесь всегда есть посетители, а значит, это место как нельзя лучше подходит для того, кто хочет скрыться. «Ла Фоветт» – отличный «почтовый ящик», в то время как Матьё выполняет заказы, он также получает и передает сообщения. В тот день Мила видит, как Матьё стоит на другой стороне улицы. Он улыбается, смотрит на Милу и часто моргает, а потом чья-то рука ложится ему на затылок и толкает в салон черного автомобиля. После ареста «ситроэн» трогается, и больше о Матьё никто ничего не слышал.
На обрамленной в рамку фотографии отца не видно кресла на колесах. Это другой человек, не хватает не только кресла на колесах, но и нижней части тела, отрезанного по бедра. Верстак специально сделан под кресло, под его высоту. Отец вынужден изготавливать лишь небольшие предметы: шкафы, тумбы, столики, рамки, игрушки. Для больших вещей – окон, дверей, кроватей, библиотек – нужны ноги, только с их помощью можно согнуться над верстаком, делать размашистые движения и прикладывать огромные усилия. Отец обрабатывает мягкую и податливую древесину, белую древесину, древесину для девочек, как он говорит. Когда ей было четырнадцать лет, а отец еще стоял на своих ногах, он работал с дубом, каштаном и вязом, теперь в ходу одни пни. Сюзанна помогает отцу с самого детства. Подает ему инструменты, хранящиеся в лотке или прикрепленные к стене. Отец смотрит на протянутую руку дочери, на ее крепкие бицепсы. А еще она знает, что он смотрит на белую подмышку под коротким рукавом, на ее начавшую формироваться грудь, а когда она поднимается на цыпочках, чтобы снять угольник, он смотрит на ее ягодицы, не прикрытые одеждой или в обтягивающих шерстяных трико. Иногда, когда они остаются наедине, рука отца нежно, но в то же время крепко задерживается на ее заде – из-за кресла они с отцом одного роста. И тогда Сюзанна пристально смотрит на рейсмус, рубанки, пилы, то, что режет и дробит, – это всего на расстоянии вытянутой руки. Она говорит: «У меня есть ноги» – и рука удаляется. Она думает: «Мать мертва, и отец страдает». Она жалеет его. Он оставляет ей опилки, чтобы она могла наполнить ими кукол. Однажды он мастерит ей аналой[15], ей ровно двадцать лет, и она продает партитуры в музыкальном
Аналой – высокий, с наклонной поверхностью столик.