Год длиною в жизнь. Стивен Манчестер
больше чем на фут. Когда мы с Дьюи вернулись из школы, он уже не находил себе места от беспокойства.
– Эй, ребята, вы, случайно, не играли под крыльцом? – спросил он, когда мы с Дьюи подошли к нему по подъездной дорожке.
– Что? – проворчал Дьюи.
– Вы не пробовали белый порошок, что рассыпан под крыльцом? – взвинченным и высоким от напряжения голосом осведомился он.
Вместо ответа Дьюи молча зашагал прочь, а я, пряча глупую ухмылку, последовал за ним.
Его старик снова окликнул нас:
– Потому что это – крысиный яд…
Мы даже не оглянулись.
– Вы же знаете, что ягоды остролиста тоже ядовиты, верно?
Я думал, что обмочу штаны от смеха.
– Это не смешно, – заметил Дьюи и с грохотом захлопнул за нами дверь.
Но это было действительно смешно. И самым смешным, как ни странно, оказался тот день, когда мистер Дьюгонь похоронил свою мать.
Прожив долгую жизнь, полную бед и страданий, которыми она щедро делилась с окружающими, бабка Дьюи наконец-то испустила последний вдох и покинула наш мир с воплями столь же громкими, как и в тот день, когда появилась на свет.
– Отмучилась, страждущая душа, – вздохнул отец Гросси. Молодой священник провел рукой по ее морщинистому лицу и закрыл глаза, устремленные в вечность.
– Еще бы, – пробормотали себе под нос члены семьи, – и мы вместе с ней.
Мне тогда уже исполнилось пятнадцать, и я был удостоен чести нести гроб на траурной церемонии. Это был мой первый опыт подобного рода, и я обрадовался возможности помочь своему лучшему другу.
То утро, когда Альдина Дьюгонь, или бабушка, отправилась в последний путь, выдалось холодным. Дьюи, его отец и Вово – вторая бабушка Дьюи, та, что родом из Португалии, – заехали за мной по дороге. Дьюи жестом приветствовал меня и широко улыбнулся, взглядом указывая на своего странно одетого отца, сидевшего впереди. Я с одного взгляда оценил происходящее: Вово храпела, как медведь во время спячки. А вот мистер Дьюгонь бодрствовал, но при этом совершенно выбивался из общей картины. Он надел спортивный пиджак коричневого вельвета, который был ему явно мал, и белую рубашку, застегнутую на все пуговицы. Галстук-«боло» вполне органично соответствовал черным сапожкам змеиной кожи. В довершение ко всему ремень с бляхой размером с колпак грузовика, на которой красовалась надпись «Если это не кантри, значит, это не музыка», поддерживал на нем выцветшие брюки цвета хаки. Он благоухал дешевым одеколоном и улыбался.
Кивнув в знак приветствия, я ответил на его улыбку.
– Доброе утро, мистер Дьюгонь, – сказал я и покосился на Дьюи.
Друг подмигнул мне, и я едва не поперхнулся, стараясь не рассмеяться во весь голос.
– Похороны обещают стать клевыми, – прошептал я ему на ухо.
Он вновь ухмыльнулся.
– Ты даже не представляешь насколько.
С самого начала стало ясно, что мистер Дьюгонь удостоил свою обожаемую