Дневник maccolit'a. Онлайн-дневники 2001–2012 гг.. Александр Житинский
было все равно.
Через некоторое время я получил кассету «Сладкая N» и ее прослушал.
По сравнению с тем беспомощным бредом, что мне удалось прослушать до того от рок-музыкантов (в смысле слова), Майк показался мне весьма продвинутым литератором. Он умел составлять слова в строчки.
Но меня совершенно не устроило его отношение к женщине («Дрянь»), и в очередной статье в «Авроре» я его за это пожурил. Типа вот так мог бы обиженный женщиной подросток выразить свое «фе».
Это был самый первый период, когда я ни во что еще не врубался.
Но журнал вышел, мнение стало общ. достоянием.
Еще через пару недель БГ наконец познакомил меня с Майком в своей мансарде на Перовской.
Мы с ним поговорили, я видел, что он читал журнал, но – и это главное! – никакой обиды я не почувствовал, хотя при встрече испытывал некоторую вину, все же наехал на человека печатно.
А дальше мы подружились.
Я не слишком часто бывал у него, но иной раз заезжал, чтобы взять какие-то пластинки или бобины для моего конкурса самодеятельных альбомов, которые присылали Майку, поговорить и выпить.
Один случай запомнился. Я где-то напился, домой не хотелось, и я позвонил Майку. Была зима, за полночь.
Майк без всяких раздумий сказал:
– Приезжай.
Я приехал с бутылкой водки, и сразу вдруг на кухне коммуналки была организована компания (там был Шура Храбунов, гитарист Майка, живший там же, в этой коммуналке, Наталья, конечно, и кое-кто из соседей). И мы прекрасно посидели.
Потом я уехал, часа в 4, в ночь, в липкий снег, пьяный.
Мне никогда не нравилось звучание группы «Зоопарк». Это была страшная халява.
Майка я полюбил практически сразу, не столько за музыку и песни, сколько за него самого.
Мягкий и интеллигентный человек. Умница. Говорить с ним было наслаждением.
После каждого концерта в рок-клубе я приходил к Майку и мы о чем-то говорили. О чем? Да важно ли это?
Когда любишь человека, совершенно все равно, о чем с ним говорить.
Последний раз я видел Майка в июне 1991 года, когда пришел к нему за текстом воспоминаний о Цое, который он по моей просьбе написал к готовящейся книге о Вите, которую мы делали с Марьяной.
Текст, кстати, был очень жесткий. Без всяких постпохоронных пиететов.
Майк встретил меня полупьяный, обросший щетиной, с каким-то запредельно страшным выражением лица.
– Майкуша, что с тобой? (Я звал его так.)
– Наташка ушла, – сказал он. – Пошли выпьем.
Мы вошли в комнату. На табуретке стояла бутылка водки, наполовину опорожненная. Майк налил мне. Я стал расспрашивать: что? как? Он что-то отвечал, а потом стал читать стихи.
Мы пили водку, и Майк читал стихи.
Не помню какие. Помню одно, где каждая строчка начиналась со слова «любимая».
А потом он заплакал.
И я никогда не забуду того беспомощного моего желания помочь взрослому человеку в его горе: я прижал его к себе, гладил по голове, как ребенка, приговаривая: «Майкуша, да ладно… да перестань… все