Наследие противоречий. Истоки русского экономического характера. Никита Кричевский
26,15 % безлошадных, падение ряда средних величин скотовладения (в переводе на крупные) в зависимости от повышения процента грамотности и другие им подобные понятия – вот те образы и представления, в которых русская экономическая наука привыкла мыслить объект нашего исследования. А тем не менее мы совершенно уверенно можем полагать, что мыслить так производящий аппарат крестьянского хозяйства – все равно что описывать строение современной паровой машины говоря, что она состоит из 39 % Fe, 31 % Cu, 16 % H2O и 14 % органических веществ различного состава”5.
Через несколько лет, во время Второй мировой войны, Хайек, скорее всего незнакомый с взглядами Чаянова, произнесет практически то же самое, правда, не столько об экономических отношениях, сколько о вещах: “Ныне все без исключения общественные науки изучают то, как ведут себя люди по отношению к окружающей их среде – другим людям и вещам… Возьмите такие понятия, как инструменты, продукты питания, лекарства, оружие, слова, предложения, средства общения или акты производства или любой конкретный пример из этого ряда… Нетрудно убедиться, что все эти понятия (что верно и для более конкретных случаев) отсылают нас не к каким-то объективным свойствам, которыми обладают вещи или которые наблюдатель может в них обнаружить, но к мнениям по поводу этих вещей, которых придерживаются какие-то другие люди. Такие объекты вообще невозможно определить в физических терминах, потому что здесь нет никакого единого физического свойства, которое должно было бы быть у каждого представителя того или иного класса. Эти понятия есть не просто абстракции вроде тех, что мы используем в любой естественной науке; они абстрагированы от всех физических свойств вещей как таковых”6.
Возможно, подход, предложенный Чаяновым, кому-то покажется неоптимальным, тем более что согласно экономико-теоретическому мейнстриму, “рынком игнорируется все, что не имеет стоимостного выражения”7, однако такой путь позволяет открыть новую страницу в изучении мотивационной составляющей русского экономического этоса, весьма и весьма далекой от локальной экономической цели получения прибыли, извлечения коммерческого дохода, чем, собственно, и объясняется появление Чаянова и его воззрений в данной книге. К тому же с точки зрения психологии к объективным индикаторам благополучия относится достаточно широкий спектр социально-экономических показателей, и в первую очередь: а) материальный достаток, б) социальное положение и в) профессиональная занятость8, где доход, конечно же, значим, но, что называется, “один из”.
Вернемся к моральной экономике, нацеленной не столько на получение прибыли, сколько на доставление средств существования членам семейно-трудового крестьянского хозяйства. При этом будем иметь в виду, что в эпоху Екатерины II крестьянство составляло до 95 % российского населения, а согласно переписям 1897 и 1926 г. доля сельского населения России оценивалась, соответственно, в 85 и 82 % от общей численности населения.