Растратчики. Валентин Петрович Катаев
подобрала капот и плюнула Филиппу Степановичу в самую кисточку на подбородке.
– Пошли вон, пьяные паршивцы! – закричала она истерическим, нестерпимым тенором на всю лестницу.
Затем вспыхнула всеми своими рябыми розами и с такой необыкновенной силой захлопнула дверь, что казалось, вот-вот из всех окон парадного хода с грохотом и звоном выставятся наружу цветные стекла.
– Яниночка, что с тобой, ну, я тебя, наконец, прошу. Неудобно же, – слабо и ласково произнес Филипп Степанович и поцарапался в дверь ручкой зонтика.
Но за дверью захлопнулась еще одна дверь, за этой еще одна, потом еще одна – где-то в самой глубине квартиры, – и все смолкло. Из дверей напротив высунулась подвязанная физиономия, посмотрела равнодушно и скрылась.
– Пойдемте, Филипп Степанович, я же вам говорил, что будет не совсем удобно, – покорно сказал Ванечка и пошатнулся, – в другой раз можно будет зайти.
– Вздор, вздор, – смущенно заворчал Филипп Степанович, – ты, Ванечка, не обращай внимания. Она у меня, понимаешь ли, страшно нервная женщина, но золотое сердце. Сейчас все уладится. Можешь мне поверить.
Филипп Степанович вытер рукавом подбородок, навел на лицо терпеливую строгость и позвонил коротко, отчетливо и раздельно четыре раза. Никакого ответа не последовало. Не спуская с лица того же достойного выражения, он повторил порцию звонков и сел рядом с Ванечкой на ступеньку.
– Зато какая у меня, Ванечка, приемная дочка, – как бы в утешение сказал он, обняв заскучавшего кассира за талию. – Обязательно, как увидишь, так сейчас и влюбишься. Любой красавице сто очков вперед даст. Сейчас я вас за обедом познакомлю. Я ведь не то что другие сволочи отцы, я понимаю, что наш идеал – кружиться в вихре вальса.
Замечание насчет вальса очень понравилось Ванечке, и он очнулся от легкой головокружительной дремоты.
– Я, Филипп Степанович, ничего себе. Не подкачаю.
В это время дверь опять открылась. На этот раз ее открыл бледный стриженый мальчик, лет двенадцати, с веснушчатым носом и в валенках.
– А! – воскликнул Филипп Степанович. – Узнаю своего законного сына. Это, Ванечка, позволь тебе представить, мой сын Николай Филиппович, гражданин Прохоров – пионер и радиозаяц. Где мать?
Мальчик молча поворотился и косолапо ушел в комнату.
– Небось разогревает на кухне обед, – сказал, сопя, Филипп Степанович и подтолкнул Ванечку в совершенно темную переднюю.
– Ты уж извини, пожалуйста, но у нас тут лампочка перегорела. Держись за меня. Иди, брат, все прямо и прямо, не бойся. Тут в коридоре дорога ясная.
При этом Ванечка трахнулся глазом об угол чего-то шкафоподобного. Филипп Степанович нашарил во тьме и открыл дверь. Они вошли в довольно большую комнату, наполовину заставленную разнообразной мебелью. Посредине стоял обеденный стол, покрытый клеенкой с чернильными кляксами. Через всю комнату тянулись две веревки, на которых сушились полосатые кальсоны. Одна лампочка слабого света