Белеет парус одинокий. Валентин Петрович Катаев
выстрел. Побежали легкие и бравурные звуки рояля, приглушенные стеной. Это музыка настойчивыми аккордами напоминала мальчику о своем существовании. И наконец… боже мой!.. Кто это?.. Из двери выбегает забытая, но ужасно знакомая дама в синем шелковом платье с кружевным воротничком и кружевными манжетами. У нее красные от слез, возбужденные, радостные глаза, натянувшиеся от смеха губы. Ее подбородок дрожит не то от смеха, не то от слез. – Павлик! Она вырывает у кухарки из рук Павлика. – Бож-же мой, какой стал тяжелый! Павлик открывает совершенно черные со сна глаза, с безгранично равнодушным изумлением говорит: – О? Тетя! И засыпает опять. Ну да, конечно, конечно же, это тетя! Отлично знакомая, дорогая, родная, но только немножко забытая тетя. Как можно было не узнать? – Петя? Мальчик! Какая громадина! – Тетя, вы знаете, что с нами было? – сразу же начал Петя. – Тетя, вы ничего не знаете! Да тетя же! Вы слушайте, что только с нами было. Тетя, да вы же не слушаете! Тетя, вы же слушайте! – Хорошо, хорошо, только не всё сразу. Иди в комнаты. А где же Василий Петрович? – Здесь, здесь… По лестнице поднимался отец: – Ну, вот и мы. Здравствуйте, Татьяна Ивановна. – С приездом, с приездом! Пожалуйте. Не укачало вас? – Ничуть. Прекрасно доехали. Нет ли у вас мелочи? У извозчика нет с трех рублей сдачи. – Сейчас, сейчас. Вы только не беспокойтесь… Петя, да не путайся же ты под ногами… После расскажешь. Дуня, голубчик, сбегайте вниз отнесите извозчику… Возьмите у меня на туалете… Петя вошел в переднюю, показавшуюся ему просторной, сумрачной и до такой степени чужой, что даже тот черномазый большой мальчик в соломенной шляпе, который вдруг появился, откуда ни возьмись, в ореховой раме забытого, но знакомого зеркала, освещенного забытой, но знакомой лампой, не сразу был узнан. А его-то, кажется, Петя мог узнать без труда, так как это именно и был он сам!
10 ДОМА
Там, в экономии, была маленькая, чисто выбеленная комнатка с тремя парусиновыми кроватями, покрытыми летними марсельскими одеялами. Железный рукомойник. Сосновый столик. Стул. Свеча в стеклянном колпаке. Зеленые решетчатые ставни-жалюзи. Крашеный пол, облезший от постоянного мытья. Как сладко и прохладно было засыпать, наевшись простокваши с серым пшеничным хлебом, под свежий шум моря в этой пустой, печальной комнате! Здесь было совсем не то. Это была большая квартира, оклеенная старыми бумажными шпалерами и заставленная мебелью в чехлах. В каждой комнате шпалеры были другие и мебель другая. Букеты и ромбы на шпалерах делали комнаты меньше. Мебель, называвшаяся здесь "обстановка", глушила шаги и голоса. Из комнаты в комнату переносили лампы. В гостиной стояли фикусы с жесткими вощеными листьями. Их новые побеги торчали острыми стручками, как бы завернутыми в сафьяновые чехольчики. Свет переставляемых ламп переходил из зеркала в зеркало. На крышке пианино дрожала вазочка: это по улице проезжали дрожки. Треск колес соединял город с домом. Пете ужасно хотелось, поскорее напившись чаю, выбежать хоть