Будденброки. Томас Манн
пояснил консул, – семейство моей покойной матери.
– О, мне это отлично известно, – поторопился заявить г-н Грюнлих. – Я имел честь быть им представленным. Все члены этой семьи превосходные люди, люди с большим умом и сердцем, хэ-эм! Право, если бы во всех семьях царила такая атмосфера, мир был бы много краше. Тут и вера, и отзывчивость, и подлинное благочестие – короче говоря, мой идеал: истинное христианство. И наряду с этим изящная светскость, благородство манер, подлинный аристократизм. Меня, госпожа консульша, все это просто очаровало!
«Откуда он знает моих родителей? – подумала Тони. – Он говорит именно то, что они хотят услышать…»
Но тут консул заметил:
– Такой идеал, господин Грюнлих, я могу только приветствовать.
Консульша тоже не удержалась и в знак сердечной признательности протянула гостю руку ладонью вверх; браслеты тихонько зазвенели при этом движении.
– Вы будто читаете мои мысли, дорогой господин Грюнлих!
В ответ г-н Грюнлих привстал и поклонился, потом снова сел, погладил бакенбарды и кашлянул, словно желая сказать: «Ну что ж, продолжим!»
Консульша обмолвилась несколькими словами о майских днях сорок второго года, столь страшных для родного города г-на Грюнлиха.
– О да, – согласился он, – этот пожар был страшным бедствием, тяжкой карой. Убытки, по сравнительно точному подсчету, равнялись ста тридцати пяти миллионам. Впрочем, мне лично оставалось только возблагодарить провидение… я ни в малейшей мере не пострадал. Огонь свирепствовал главным образом в приходах церквей Святого Петра и Святого Николая… Какой прелестный сад! – перебил он сам себя и, поблагодарив консула, протянувшего ему сигару, продолжал: – В городе редко можно встретить сад таких размеров. И цветник необыкновенно красочный. О, цветы и природа вообще, признаться, моя слабость! А эти маки в том конце, пожалуй, наилучшее его украшение.
Далее г-н Грюнлих похвалил расположение дома, город, сигару консула и для каждого нашел какое-то любезное слово.
– Разрешите полюбопытствовать, мадемуазель Антония, что за книжка у вас в руках? – с улыбкой спросил он.
Тони почему-то нахмурила брови и отвечала, не глядя на г-на Грюнлиха:
– «Серапионовы братья» Гофмана.
– О, в самом деле? Это писатель весьма выдающийся, – заметил он. – Прошу прощения, я позабыл, как звать вашего младшего сына, госпожа консульша.
– Христиан.
– Прекрасное имя! Мне очень нравятся имена, которые, если можно так сказать, – г-н Грюнлих снова обернулся к хозяину дома, – уже сами по себе свидетельствуют, что носитель их христианин. В вашем семействе, насколько мне известно, из поколения в поколение переходит имя Иоганн. Как при этом не вспомнить о любимом ученике Спасителя? Я, например, разрешите заметить, – словоохотливо продолжал он, – зовусь, как и большинство моих предков, Бендикс. Имя это, в сущности, лишь просторечное сокращение от Бенедикта… И вы тоже погружены в чтение, господин Будденброк?