Сборник редакторских анонсов литературного портала Изба-читальня. Том второй. Проза. Отсутствует
в объятьях Алекса.
Вы никогда не запивали таблетку нитроглицерина коньяком? Как он догадался? Ее больше не тошнило, но головокружение…Оно подступало волнами, казалось, что потолок наклоняется, и тени сосен, освещенных фонарем у станции, плывут от двери к кровати. Всю ночь в окно стучал ветер, и домик скрипел, жаловался и постанывал от его напористого любопытства.
Утром старик принес им кофе с молоком и ломтики сыра. Он что-то резко говорил по-латышски, Алекс отвечал односложно и сердито. Больше старика Эви не видела, и в домике у станции не была.
Алекс появлялся и исчезал неожиданно. Он то подкарауливал ее у выхода из столовой, то ловил на дорожке к морю, то находил на пляже. Они уходили в дюны, далеко, туда, где не было людей, устраивали там свой маленький мирок на подстилке между камышами и песочными замками, Алекс как всегда приносил сыр и какую-нибудь книгу. Он читал часами то Конфуция, то Пруста, то стихи по-латышски. Эви грызла сыр, слушала мелодию латышского языка, и, кажется, начинала понимать.
Как-то он заметил мурашки на ее теле и завернул ее как ребенка в плед. Перед закатом чайки садились на песок очень близко от них. Алекс научил ее подбрасывать кусочки сыра, чайки взлетали и ловили их на лету. Эви голодала, забывая про санаторские обеды и ужины, и однажды просто подпрыгнула и пискнула, подражая чайкам, а потом поймала один из кусочков сыра, подброшенных Алексом. Он усмехнулся и повел ее в сторону маленького магазинчика среди дач на удаленной улочке, где не было ни одного отдыхающего. Они купили копченую курицу, и Эви с наслаждением, отрывая маленькие кусочки, поглощала эту экзотику, а Алекс запивал коньяком захватывающее зрелище едва ли не мурлыкавшей от удовольствия женщины, жадно поглощавшей добычу мужчины-охотника. В санаторий они шли лесной тропкой, и Эви вновь стала бояться Алекса.
– Боишься, Лорелея? Москвичка, я бы мог… – Алекс странно на нее посмотрел. – Все, что я мог бы с тобой сделать, я уже сделал с тобой.
Эви покраснела. Озноб, охвативший ее, был совсем иным, чем прежде. Она не могла забыть то, что рассказала ей соседка по номеру Татьяна: «лесные братья» изнасиловали и убили ее мать. Так они расправлялись с женами русских офицеров после войны…
Однажды он принес ей подстрочник стихов Мары Залите, и Эви в тот же вечер занялась переводом:
Задумчивая Рига смотрит в ночь, Усталый лоб снежинкам подставляя, И нежные ладони усмиряют Ее тревогу…
Эви пыталась представить Ригу, утонувшую в снегопаде, два силуэта в неслучившейся еще метели, промельк герани в снежном водовороте на подоконнике первого этажа, черного дога, которого нельзя было любить больше, чем Алекса. Тревога? Вот слово, которое она искала, скрытая тайнопись лица Алекса.
На низеньком окне горит герань, Как на плебее царственная тога…
Ночью ей снились три ступеньки вниз, в полуподвал кафеюшни, Алекс с книгой Ницше в руке, в наручниках и в белоснежной тоге. И отец Алекса с автоматом, бредущий по лесу у станции Булдури.
Снег ворожит и рану