Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть первая. Ципора Кохави-Рейни
себя хорошо? Напиши мне. Письмо это отсылаю срочно. Хочу, чтобы ты его получил завтра.
До свидания,
Твоя Наоми
Буквы письма исчезают, пробегая мимо взгляда. Строки согревают его сердце. Израиль гуляет по Берлину, и его обуревают доселе незнакомые чувства. Как человек в возрасте, больной тяжелым пороком сердца, он пытается убедить себя в том, что нельзя ему возложить на нее свои тяготы, втягивать ее в неизвестное будущее. Логика логикой, но ее глубокий ум, свежее восприятие реальности преодолевает всякую логику. Как отдалиться от острословия оригинальной молодой женщины, умеющей с такой силой абстрактно мыслить.
Ровно одни сутки одолевал его аскетизм. На следующий день он написал целых три страницы письма, дав полную свободу своим чувствам.
Час назад получил твое письмо. Понимаю: тебе тяжело меня понять. Ты ведь так мало меня знаешь. Это не дает мне покоя.
Твоего письма я ждал, как подросток восемнадцати лет. Будь что будет, Наоми, но меня переполняет чувство того, что ты – неотъемлемая часть моей жизни. Так, что грань между мной и тобой стерта. Это то приобретение, от которого с невероятным трудом и болью я смогу отказаться. Твое отсутствие я ощущаю каждый миг.
В письме, которое тебе не отослал, я писал обо всех моих мелких неприятностях. Потом подумал: какое тебе до всего этого дело? Но всё это имеет отношение и к тебе.
Я очень рад, что ты продолжаешь писать. И вовсе чтение твоей рукописи не доставляет мне труда. Наоборот, я возвращаюсь к ней, как только выдается свободная минута. Это как единение с тобой, и я большим наслаждением читаю твой текст. Он изложен отличным языком, жив, бодрит, как хмельной напиток, и я не знаю, следует ли мне что-то вычеркивать, за исключением легких исправлений стиля. Мне даже иногда кажется, что я немного насилую твой стиль, слишком придирчив, ибо иногда открывается твой не заёмный, самостоятельный стиль, так, что твой иврит не так прост, как видится на первый взгляд. Ты нашла нечто в духе этого языка и весьма искусно пользуешься этим открытием. Кстати, и твой разговорный иврит звучит, как будто ты родилась здесь, в Израиле, и поэтому я остерегаюсь его править, а иду у него на поводу. Надеюсь, он меня не предаст.
Хорошо, Наоми, что врач заставляет тебя отдохнуть. И у меня при нашей последней встрече создалось впечатление, что ты похудела. Отдыхай, девочка, может, и размышления твои просветлеют. Посещу тебя, как только выдастся свободная минута. Поговорим обо всём. А пока отставим в сторону все колебания. Вернемся к нашим трудам. Я кружусь, как лунатик, между периодами еврейской истории в своих лекциях.
Твое письмо вернуло мне покой. Ты в этом деле мастер, Наоми, проста и открыта. Есть у нас с тобой нечто общее в судьбе и в ностальгии наших сердец. Для меня в настоящем это открытие бесценно. Жму твою маленькую ладонь, Наоми, и шлю тебе всё, что нацарапал на бумаге в последние дни. Это твое. Ничего не скрою от тебя и не утаю.
Утро. Еще немного, и впрягусь в работу. Эта легкая утренняя беседа с тобой возвращает мне свободу, хорошее