Новые заветы. Самые известные люди России о своих мечтах, страхах и успехах. Коллектив авторов
Митя Борисов – один из владельцев «Маяка». Короче, пошел.
После какого двойного бурбона это случилось, не так важно. И не бурбон вообще тому виной. Клуб «Март» ведь Митя Борисов открыл на поляне музея той разновидности современного искусства, что связана с образом его покровителя Юрия Лужкова. То есть с веранды клуба открывался темный вид на груду чего-то исполинского, мертвого, стремного. И вот я сидел на этой веранде в компании прогрессивной клубно-творческой молодежи с такими же темными и стремными видами на будущее. В смысле упаковки чемодана и успевания в Шереметьево.
…Я пишу эти исповедальные строки на веранде нашего palazzo. В двух шагах местный Черкизон, более известный туристам как Rialto. Место, однако, тихое, как может быть тихим дворик на Canal Grande, который мы делим с нашим любимым рестораном Campiello del Remer, где я, почти не отрываясь от этих записок и даже не надевая штанов, могу перехватить стаканчик-другой ледяного сприца. И не искушенный в моем творчестве читатель может наивно подумать, что все кончилось хорошо той страшной ночью.
Я не вспомню всех поименно. Тех, с кем делил стол той страшной ночью. Может, и не знал никого – мне это редко мешает в клубной атмосфере, ведь основняк творческой молодежи знает меня. И думает, что это ей на пользу.
Она, конечно, причисляла себя к основняку. Судя по тексту. Текста, впрочем, я тоже не помню, как и лица и имени. Но обращалась Она со мной по принципу «вась-вась» – наверное, не имея в виду нахамить. Типа так: «Вась, ну как же ты не сдохнешь столько пить?» Обычный интеллигентский треп. А я, надо сказать, не люблю, когда меня называют Васей. Другое дело, есть масса людей из числа т. н. старых друзей (типа жены), которые это прекрасно знают, но которым хоть рот зашей – ушами будут звать меня Васей. Я, когда это осознал, принял трусливое менеджерское решение: хрен с ними. А вообще меня с Васи ломает. Неоднократно заявлял публично. Даже дочку хотел Василисой назвать, чтобы Вася – хоть для нее – не звучало кличкой. Бабки запретили: кошачья, сказали, кличка – только через наш труп.
После десятого «васи» я решил позволить себе намек. Нет, я не назвал Ее мокрощелкой, как могли бы подумать поверхностно знающие меня люди. Я даже не скомандовал: «Встать, когда разговариваешь с медиаменеджером десятилетия!» Даже не напомнил про то, что начинал творческую деятельность, когда Она еще не числилась в творческих планах родителей.
– Дочка, – сказал я. – Я не люблю ходить в васях у незнакомых людей. Я прошу вас извиниться и называть меня Андреем. Вы же умненькая, вы же так поступите, правда? И вот вам моя рука.
Почему я запомнил свою фразу после стольких бурбонов – очевидно. Знающие меня – например, по «Маяку» или по «Коммерсанту» – отдают себе отчет, как редко я поднимаюсь до такого уровня вербального благородства.
Главное, Она подала мне руку. И рассмеялась так светло, так по-девичьи: «Ну, Вася, ты прикольный». И тогда я пожал Ей руку. Крепко пожал. А когда уже не осталось сил смотреть в искаженное болью девичье лицо, я понял, что пальцы не разжимаются. И