Инквизитор. И аз воздам. Надежда Попова
«три g», не пытаясь ими пренебречь.
– Три кого? – непонимающе нахмурилась Нессель.
– Три g, – пояснил Курт с усмешкой. – Gehen, geben, gebracht[43]. Обычные обязанности всех низкоранговых служителей – негласные, но от того не менее неизбежные… Однако сам факт тяжелой болезни обера вполне может иметь значение и что-то объяснять. Скажем, такая версия: тот самый аптекарь (насколько я понял – неплохой лекарь) сказал Нойердорфу, что состояние его здоровья подразумевает скорый отход к предкам, – и старик решил перед смертью наловить побольше малефиков. От излишнего рвения его порою заносит и под руку попадаются то обычные преступники, а то и вовсе невиновные. И когда прибывший inspector об этом узнал – Нойердорф от него избавился.
Нессель несколько мгновений сидела неподвижно, молча глядя на его задумчивое лицо, и, не дождавшись продолжения, осторожно спросила:
– Но?.. Я слышу, как ты это говоришь. Ты сам не слишком в это веришь.
– На сей раз ошибаешься, – вздохнул Курт, – верю. Слишком много видел, чтобы не допускать мысли о том, что обер-инквизитор может выкинуть нечто подобное… Просто пытаюсь прикинуть, как укладывается в эту версию все остальное. Епископ и магистрат, которые всем довольны, ни на что не жалуются и не пытаются противиться Нойердорфу, а то и споспешествуют его делам. Эти неведомые «серьезные люди», незнамо с чего решившие очистить улицы Бамберга от преступников… кто их пригласил, зачем и связано ли это вообще с моим делом? Их услуги заказали «уважаемые люди этого города», сказал тот парень. Имелся в виду магистрат или, быть может, семейка Гайер, которая таким образом расширила понятие «благополучный квартал» и увеличила стоимость скупленной недвижимости?..
– И к чему ты склоняешься?
– Ни к чему, – передернул плечами Курт. – Мало информации. Для начала надо поговорить с тем парнем, что видел Штаудта у дома судьи, – быть может, это наведет меня на дельную мысль… Пока же у меня есть вопрос к тебе.
– Ко мне? – удивленно вскинула брови Нессель. – О чем?
– О Всаднике. Когда мы были в соборе, ты сказала «он живой». Не «будто живой», а «живой». Id est, как я понимаю, ты разумела вовсе не талант скульптора, а нечто иное? Что?
– Я не знаю, – не сразу отозвалась ведьма, рассеянно ковырнув гладкую поверхность столешницы. – Не знаю, как тебе объяснить… да и не знаю толком, что почувствовала.
– Но что-то почувствовала все-таки? Что? Что-то похожее на мои четки – скульптура просто намолена тысячами паломников или сейчас иначе?
– Четки твои не просто намолены. Это… это чувствуется не так, будто с ними какой-то святой человек когда-то долго молился, он с ними будто бы продолжает молиться.
– Вот даже как… – произнес Курт тихо и, помедлив, уточнил: – Но все же – что со Всадником? С ним так же или это другое что-то?
– Другое что-то, – все так же неуверенно повторила Нессель. – Он… правда будто живой. Я словно не к камню подошла, а к живому человеку – настоящему, как ты… нет, не как ты – как
«Пойти, подать, принести» (