В позе трупа. Виктор Пронин
он отвечал себе искренне и убежденно – да, хотелось бы, да, пусть бы оставалась. Но предпринять что-то решительное и дерзкое... На это не находилось ни времени, ни духу. И мысли об этой женщине чаще всего заканчивались словами, которые он произносил вслух: «Давай, дорогая, давай... Тебя ждут конкурсы красоты, призы в сверкающих коробках, собранные на полях чудес, тебя ждут прекрасные молодые люди в вислых зеленых штанах, тебя ждут широкие кровати и глухой стук хрусталя с шампанским в полумраке... Давай, дорогая... Прямой тебе дороги в этот самый полумрак...»
Так думал Пафнутьев, растравляя в себе обиду, наслаждаясь своим не очень сильным горем, упиваясь легкой тоской по этой женщине. И кончались подобные его мысли чаще всего тем, что он хмуро и сосредоточенно набирал телефонный номер Тани.
– Не помешал? – спрашивал он напряженным голосом, и Таня сразу все понимала – его настроение, состояние, надежду.
– Паша, ты себя переоцениваешь... Ничему помешать ты просто не можешь.
– Так уж и ничему?
– Да, Паша, да.
– Боюсь, ты меня недооцениваешь.
– Хочешь сказать, что я ошибаюсь?
– Ошибаешься.
– И готов доказать?
– Готов.
– Что же тебе мешает сделать это? – улыбалась Таня в трубку.
– Ты еще поговори у меня, – ворчал Пафнутьев и, посрамленный, ехал к Тане, заглядывая по пути в один-второй коммерческие киоски, которые как-то незаметно и неотвратимо выросли вдоль улиц, вокруг трамвайных остановок, во дворе прокуратуры и даже в самом здании прокуратуры, правда, с внешней стороны, с торца.
В больницу Пафнутьев приехал через полчаса после телефонного разговора с хирургом. С интересом оглядываясь по сторонам, прошел по длинному сумрачному коридору, вдыхая острые больничные запахи, поднялся по холодной бетонной лестнице на второй этаж. Когда сестра спросила его, кого ищет, к кому пришел, Пафнутьев лишь приложил палец к губам – тише, мол, могут услышать. И сестра этим вполне удовлетворилась, тут же отправившись по своим делам. Подойдя к ординаторской, он вкрадчиво заглянул в дверь, неслышно приблизился к загородке. Отодвинув простыню в сторону, он увидел Овсова, сидящего к нему спиной. Но самое интересное было то, что по седому затылку хирурга медленно и как-то раздумчиво скользила девичья ладошка.
– Руки вверх! – сказал Пафнутьев, входя. – Вас это не касается, – сказал он девушке, когда та испуганно отдернула руку от головы Овсова. – Положите ладошку туда, где она и была, иначе он не простит моего появления.
Девушка стрельнула глазами и, не проронив ни слова, вышла.
– Обиделась? – спросил Пафнутьев.
– Простит, – Овсов поднялся, пожал гостю руку, похлопал по спине.
– Ну ты, Овес, даешь! – Пафнутьев восторженно покрутил головой. – Чем же ты взял ее?
– Она меня, Паша, – Овсов виновато поморгал глазами. – Сам бы не осмелился.
– Чем, Овес?
– Чем берут в таких случаях... Молодость, красота, непосредственность...