Гугеноты. Владимир Москалев
этим дьявольским словом «гугеноты», кто нарушает божественный порядок мира и тем самым затрудняет истинным христианам путь к спасению души! Он пособник сатаны, слуга дьявола! А может быть, он и есть дьявол, вышедший из врат ада, дабы смутить ваши покой и разум и подорвать веру в Церковь и Бога?! – монах поднял высоко над головой распятие и возвел очи к небу, другой рукой прижимая к груди крест, висевший на цепи. – Да избавит нас Господь от сатаны, могущего принимать любые обличия! – воскликнул он.
Оглядев толпу и не опуская руку с распятием, монах громко закричал на всю площадь:
– Но Бог учит нас не поддаваться соблазнам и уничтожать слуг Вельзевула! – И он указал крестом на Лесдигьера: – Кто пустил на площадь этого Люцифера?! Это посланец антихриста, пособник сатаны, он оскорбил святую нашу мать-церковь, он надругался над ее святыней! Нет прощения безбожнику! На ваш суд полагаюсь, братья и сестры, уничтожьте скверну, ибо не будет вам иначе прощения ни на том свете, ни на этом! И да свершится, Господи, воля Твоя!
Лесдигьер понял, что погорячился. Не стоило так опрометчиво излагать свои взгляды на религию этой безумной толпе, разумом которой уже давно завладела церковь.
Но было уже поздно. Кольцо, окружающее его, стало медленно сжиматься. Угрожающе поднялись кверху дубинки, сверкнули ножи, звякнули цепи – все это молча и грозно надвигалось на юного гугенота, посмевшего бросить вызов самому его святейшеству, самой римско-апостольской церкви!
– Auferte malum ex vobis![19] – кричал монах, потрясая в воздухе крестом. – Anathema Maranatha[20] приговариваю богохульника! Fiat voluntas tua Deus![21]
Лесдигьер вынул шпагу из ножен и стал понемногу отступать к стене ближайшего дома, чтобы обеспечить безопасный тыл. При виде обнаженной холодной стали некоторые в первых рядах остановились, но на них сзади напирали, и они вынужденно двинулись вперед.
Лесдигьер быстро взмахнул шпагой, и несколько нападающих завопили, увидев свои окровавленные руки, ноги и плечи.
– Смерть ему! – закричал тот, кому досталось больше всех.
– Убить еретика! Убить его! – визжали женщины, стоявшие за спинами мужчин со скалками в руках.
Но Лесдигьер не собирался так дешево отдавать свою жизнь этим торговцам, которые с жирными оскаленными физиономиями, в грязных фартуках, с блестевшими в руках тесаками для рубки рыбы и мяса все ближе подступали к нему.
– Глупцы! – воскликнул он. – Жалкие оболваненные бродяги… Неужто вы не понимаете, что прежде чем нанесете мне хоть один удар, я успею превратить в мясной фарш добрую половину из вас?! – Лесдигьер снова взмахнул шпагой, легко ранив еще нескольких человек.
Кольцо сжималось. Положение становилось угрожающим, надеяться на спасение не приходилось. Сейчас они все разом двинутся на него, и тогда ему конец. Он не успеет даже взмахнуть клинком, только воткнет его в чье-нибудь подвернувшееся под руку брюхо. Однако стать обладателем выпущенных кишок никто, кажется, особо не торопился, и Лесдигьер понял
«Исторгните зло из среды вашей!» (лат.).
«Отлучению и проклятию» (лат.).
«Да будет воля Твоя, Господи!» (лат.).