Девяносто третий год. Виктор Гюго
но я желаю, чтобы через месяц в лесах были пятьсот тысяч повстанцев. Республиканская армия – это дичь; малая война – та же охота. Я – стратег кустарников». Впрочем, это слово ты опять-таки не поймешь. Но это все равно; зато ты хорошо поймешь следующее: «Не давать пощады!» «Всюду устраивать засады». «Побольше шуанства и поменьше вандейства!» Ты можешь также прибавить, что англичане за нас, что мы желаем поставить республику между двух огней, что Европа нам поможет, что нужно раз и навсегда покончить с революцией. Монархи ведут против нее войну регулярную, мы будем вести войну партизанскую. Вот что ты скажешь. Хорошо ли ты меня понял?
– Да, хорошо. Нужно пройтись по всей стране огнем и мечом, не следует давать пощады никому.
– Так, так, – одобрительно кивал головой старик.
– Я побываю везде, где вы приказали.
– Но только будь осторожен. В этих местах смерть стережет человека из-за каждого куста.
– Смерти я не боюсь. Часто младенец, делающий первый шаг, изнашивает последние свои башмаки.
– Да ты, я вижу, молодец!
– А если меня станут спрашивать об имени вашего сиятельства?
– Пока оно никому не должно быть известно. Ты ответишь, что ты его не знаешь, и это будет правда.
– А где я вас снова увижу, ваше сиятельство?
– Там, где я буду.
– А как же я узнаю, где вы будете находиться?
– Это будет известно всем и каждому. Не пройдет и недели, как обо мне все заговорят. Я скоро дам о себе знать, я отомщу и за короля и за религию. Ты сразу поймешь, что говорят именно обо мне.
– Понимаю.
– Смотри же, ничего не забудь.
– Будьте спокойны.
– А теперь отправляйся в путь. Да хранит тебя Господь. Ступай.
– Я исполню все, что вы мне велели. Я пойду, буду говорить, буду повиноваться, буду приказывать.
– Отлично!
– И если я успешно исполню возложенное на меня поручение…
– Тогда я сделаю тебя кавалером ордена Святого Людовика.
– Как моего брата. А если не исполню, то вы велите меня расстрелять?
– Да, точно так же, как и твоего брата.
– Понимаю, ваше сиятельство.
Старик наклонил голову и, казалось, впал в глубокую задумчивость. Когда он снова поднял глаза, он был один, Гальмало виднелся лишь в виде черной точки на краю горизонта.
Солнце только что село. Чайки и другие морские птицы возвращались в свои гнезда. В природе ощущалась та смутная тревога, которая предшествует наступлению ночи. Лягушки квакали, кулики, посвистывая, вылетали из болот, жаворонки, грачи, жужелицы суетливо носились туда и сюда; перекликались прибрежные птицы. Ни один звук не выдавал присутствия человека. Всюду царило глубокое молчание. В заливе не было видно ни одного паруса, в поле – ни одного крестьянина. Повсюду, куда только хватало глаз, была мертвая пустыня. Росший в песке чертополох дрожал от ночного ветра. На морской берег падал