Время пастыря. Николай Еленевский
Карпцом и сложена там на чердаке.
Кто-то, глядя на здание храма, вытирал слезы и горько вздыхал. Кто-то злорадствовал, кто-то роптал. Поговаривали, что теперь селу надо ждать какого-то лиха. Всю жизнь вставали и засыпали с Богом, и вот на тебе… Нет печальнее, больнее картины, чем безмолвствующая церковь.
Молиться, крестить детей, венчаться ездили в Лунинец. Ездили втихомолку и совсем немногие. Нет, не потому, что перестали верить. Во всех домах как украшали красные углы святые лики, так они и остались на своем уготованном им жизнью и верой месте. Перед ними по праздникам по-прежнему теплились огоньки лампад. И эта вера уже не была доступной тем, кто хотел бы и ее порушить. Но осталась она без самого важного, связующего звена.
А лихо по селу бродило. Народ и раньше трезвенником никогда не был. Но пьянчуг имелось мало, как говорил сельский сочинитель прибауток, частушек Данило Обровец: «Мы на пальцах сосчитаем, кто наливает водку с краем». Теперь люди стали еще больше пить. Раньше закусочная находилась в здании бывшей корчмы, до войны стоявшей на берегу небольшого искусственного озерца, когда-то огороженного плотиной с водяной мельницей. Потом ее перенесли в старинную пятиугольную католическую каплицу, построенную в начале XVIII века после сожжения казаками римско-католического костела. В селе было немало верников римско-католического вероисповедания. Закусочная-«каплица» объединила около стакана и православных, и католиков, и иудеев… «Зашел и Данило промочить рыло».
Теперь она стала центром всей сельской жизни. Здесь орали песни, частушки, сочиненные тем же Данилой. Особенно одна из них полюбилась, посвященная Хрущеву: «Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч, захвати с собой Никиту и забрось-ка на орбиту. Преврати его в верблюда и швырни его оттуда». Участковый милиционер Самандык ругался, говорил, что за политику могут и схлопотать. Люди смеялись, наливали и участковому, били друг другу морды. Надрывно плакали женщины, уводя подальше от греха своих мужей. А сколько молодых судеб поломалось.
В церкви под притихшими куполами поселились голуби. Множество голубей. Мы ловили их, приручали. Правда, кто-то сберег один колокол и водрузил обратно на звонницу. Теперь его глухой, словно выстуженный временем голос оповещал о том, что село провожало кого-то из своих жителей в последний путь. Унылое, полное печали «бум-бум, бум-бум».
Как-то Саша пришел в школу без настроения. На вопросы:
– Тебя что, дедушка поколотил?
Он закусил губу и отвернулся.
Потом я узнал, что шальная детвора разожгла в церкви костер, и престарелый священник таскал из колодца ведрами воду, чтобы потушить огонь. Потушил. Но сердце сдало. После этого случая начал болеть.
В церкви сделали склад для зерна, затем для удобрений, после превратили в спортзал, более того, танцплощадку. Затем опять в спортзал.
А старый Плешко умер с надеждой, что все вернется на круги своя, что опомнится народ и что церковь вновь станет Божьим храмом, и пойдут в него люди, ибо