С распростертыми объятиями. Евгений Связов
некоторые привлекли его внимание. Чем привлекли – к сожалению, осталось для меня сокрыто. И в тот момент, и позднее я смог прочувствовать только обыкновенную практичность и простейшее общение с вещами, которыми в хоть малой степени владеет любое мыслящее существо. Вещей, на которые пало его внимание, нашлось немного. Три пояса – два кошельных гномьих и один серебряный охотничий, которого он, впрочем, всего лишь коснулся, и более не возвращался к нему вниманием. Но зато сразу же взял заплечный мешок того, кому принадлежал этот пояс. Больше всего его внимания пало на оружие.
Расспрашиваемый на десяток секунд замолк. Его взгляд на это время покинул реальность. Потом вновь стал осмысленным и он продолжил:
– Не возьмусь утверждать, что я достоверно воспринял его сомнения и размышления. Но, опасаясь показаться безумным, тем не менее обозначу наличие понимания его действий. В зале находилось слишком много самых разных инструментов, причём не все из них заслуживали небытия за принадлежность к инструментам смерти. В части орудий убийств внимание пришельца обошло стороной и замершее порхание лепестов голубой стали и воронёную мрачность заговоренных двуручников, обещавшую хозяину смертоносную мощь.
Голос Расспрашиваемого соскользнул на тягучий балладный речитатив
– Презрением окатил он кистени, палицы, серпы, шестопёры и прочие орудия, способные лишь к смерти. Без сожалений проскользнул его взгляд над сном шипастого сплетения боевых кинжалов. Проскользнул, чтобы испытующе коснутся ножей, простых про своей сути, но разнообразнейших по исполнению. Его рука замирала над короткими толстыми клинками чёрной бронзы. Замирала – и отдёргивалась, будто спугнутая криками боли жертв, умерших в муках, причинённых этими ножами. Его руки поднимали и ласкали зеленоватую сталь охотничьих кинжалов. И отпускали обратно безумную остроту лезвий, всё ещё скорбящих по прежним владельцам и не отвечавших на ласки. Он вглядывался в узоры, разбегающиеся по серо-голубым плоскостям подгорных ножей. И выпускал их из потока внимания, не увидев в узорах обещаний надёжности. И так было между ним и многими, но не со всеми. Пять лезвий, пять стальных пальцев, отобрал он для пути из могилы. И был среди один клинок чёрной бронзы и один кинжал зелёной стали, и ещё два малых ножа, сработанных гномами на все случаи жизни и смерти, и один тесак на длинною на ладонь локтя больше. С последним взял он гномьи боевые наручи с перчатками.[5] А надев их, поднялся, окинул залу взглядом прощальным и шагнул к выходу…
Расспрашиваемый замолк. Несколько секунд он глядел в прошлое. Потом он глотнул из кубка, и продолжил рассказ:
– Он отошёл на десяток шагов…
Голос Расспрашиваемого утратил певучесть.
– Потом он сделал очень странное действие. Странное и не буду скрывать – напугавшее меня, даже сквозь помрачённое состояние разума. Он остановился, и стоял с полминуты, споря сам с собой. Или сам с чем-то, что поймало и не отпустило его интерес. Я успел
гномьи штурмовые наручи (так же известны как «усилитель руки»): в отличие от обычных гладких наручней снабжены обоюдоострым прямым локтевым шипом от трёх до шести дюймов, наружным запястным изогнутым к локтю трехгранным шипом от двух до пяти дюймов, который используется в том числе и как альпинистский крюк, и двумя ловушками для лезвий – под от локтя под альпинистский крюк и от запястья к локтю на противоположной стороне наручей. Обычно идут единым предметом с гномьими боевыми перчатками, отличающимися от обычных особым строением пястных и фаланговых пластин: пластины первой фаланги длиннее самой фаланги, излишки длины заточены, на пястных пластинах есть упоры. При сжатии руки в «остриё копья» (поджаты только вторая и третья фаланги), пластины первой фаланги основаниями упираются в упоры на пястье, а остриями (до полутора дюймов) выдаются над кончиками пальцев. При сжатии руки в кулак основания пластин выступают над плоскостью пястья вверх.