Юность воина. Марик Лернер
Сейчас спустим светильник.
«Ну да, – непочтительно подумал Блор, – разбежался я носиться в темноте».
Левая ступня при легком движении почувствовала под собой пустоту. В кромешной темноте ничего не разобрать. Шагнешь – и навернешься в пропасть. Он сел на корточки, ощупывая вокруг себя руками. Ну так и есть. Не пол. Нечто вроде большого камня. И не случайного. Линия скола ровная. Людская работа.
Наверху, в отверстии, засветился слабый свет, и привязанная к веревке лампа стала медленно опускаться. Видно все равно было крайне паршиво. Масло не первой свежести, да еще и животное, фитиль коптит и освещение дает препаршивейшее. Зато такая не гаснет и очень подходит для разных неприятных мест вроде подземелий. Опрокинуть – ничего ужасного. Специально сосуд закрытый, и лишь фитиль торчит. Не то что обычный факел. И горит долго, только масло подливай.
Блор поймал тихонько опускающуюся лампу, отвязал веревку, крикнул наверх, где наверняка торчали невидимые головы, и только тогда кинул взгляд под ноги. Тут же поспешно соскочил, прыгнув не хуже горного козла. Сам от себя подобной прыти не ожидал. Все-таки стоять ногами на саркофаге мертвого – не вполне нормальное занятие.
А пропасти, хвала Солнцу, здесь нет. Сделай дыру чуть в стороне – и он бы приземлился рядом, а не сверху. Одно хорошо: если и были ловушки, давно протухли. Тело должны защищать в первую очередь, а он о саркофаг только подошв не вытер. Куда уж хуже. Нет реакции – замечательно. И куча символов на полу, ему абсолютно непонятных, огнем не пышут и вообще ведут себя мирно.
В мутном свете фонаря стенки саркофага ярко блестели. Он завороженно шагнул вперед, колупнул пальцем и разочарованно плюнул. Это не золото. Просто какой-то странный камень с вкраплением блесток. Может, даже драгоценный, но очень вряд ли. Такого размера они просто не существуют. А будь в продаже – ничего бы не стоили, как не стоит известняк. То есть он, конечно, не валяется просто так. Добывать надо – значит, и цена имеется, но это просто камень. В отличие от здешнего, некрасивый.
Тут до него дошло, что голос сверху уже давно требует чего-то.
– Да, господин! – сказал он послушно, обращаясь к потолку.
– Хвала Солнцу, – с заметным облегчением ответил фем, – жив. Почему не отвечаешь?!
– Тут саркофаг.
– А что еще?
– Все. Пусто. Камера маленькая, будто тюремная.
Уоррен хмыкнул с явной насмешкой. Ну, в реальной тюрьме Блор не имел чести побывать, зато с карцером в школе познакомился достаточно близко. Его личный рекорд – двадцать суток в камере без света размером два локтя на два, где можно лишь сидеть на узеньких деревянных полатях и повернуться невозможно, а по полу течет вода, и воняет там хуже сортира.
Говорят, в городской тюрьме солому дают и на прогулки выпускают. А в храмовом карцере многие ломались. Лучше уж порка, чем эта жуть. Будто с того света возвращаешься. Стоять на ногах никто не способен. Смотреть – тоже. Глаза и ноги отвыкают от действия.
Он и сам темноту после