Мистика судьбы Пушкина. «И с отвращением читая жизнь мою…». Георгий Чулков
лет, прекрасные глаза, прекрасные зубы (следовательно – частая, приятная улыбка), нежный недостаток в выговоре обворожил судей трагических талантов». «Чем же все кончилось? Восторг к ее таланту и красоте мало-помалу охолодел». Он объясняет снижение Колосовой не дурным вкусом публики, а ее отношением к искусству. Она, оказывается, должна менее «заниматься флигель-адъютантами его императорского величества, а более своими ролями». Она должна подражать не внешним приемам Семеновой, а «присвоить и глубокое ее понятие о своих ролях». Кажется, у Пушкина было и личное раздражение против Колосовой. Он посвятил ей эпиграмму, в которой потом раскаивался. Как бы скептически Пушкин ни относился к зрительному залу и к любимцам публики, сам он любил театр. Сосланный на Юг, он скучает без «игр Мельпомены». Гнедичу он писал: «Мне брюхом хочется театра».
«Зеленая лампа» и театр сочетаются во что-то нераздельное в его тогдашнем представлении. Так, Як. Толстому он пишет: «Что Всеволожские? Что Мансуров? Что Барков? Что Сосницкие?[178] Что Хмельницкий?[179] Что Катенин? Что Шаховской? Что Ежова?[180] Что граф Пушкин?[181] Что Семеновы?[182] Что Завадовский?[183] Что весь Театр?»
«Весь Театр» и участники «Зеленой лампы» – это нечто нераздельное. Уланы, гусары, актеры, игроки – все смешалось в беспорядке ночного кутящего Петербурга. И позднее, в 1823 году, когда Пушкин писал первую главу «Онегина», эти годы испытанного им увлечения театром соединялись в его воображении с нравами «золотой молодежи». Онегин, пообедав не с кем иным, как с Кавериным, спешит в театр, где он, «непостоянный обожатель очаровательных актрис, почетный гражданин кулис», с такою же небрежностью, как и все прочие члены «Зеленой лампы», «идет меж кресел по ногам».
Двойной лорнет скосясь наводит
На ложи незнакомых дам;
Все ярусы окинул взором,
Всё видел: лицами, убором
Ужасно недоволен он;
С мужчинами со всех сторон
Раскланялся, потом на сцену
В большом рассеянье взглянул,
Отворотился – и зевнул.
И молвил: «Всех пора на смену;
Балеты долго я терпел,
Но и Дидло мне надоел».
Но самому Пушкину Дидло[184] не надоел. Недаром он сделал примечание к этой главе: «Балеты Дидло исполнены живости, воображения и прелести необыкновенной. Один из наших романтических писателей находил в них гораздо более поэзии, нежели во всей французской литературе». Сам Пушкин не был тем блазированным повесой, каких вокруг него было немало. Сам он своей артистической душой любил театр и не зевал в нем, как его Онегин. Об этом три незабываемые строфы первой главы XVIII–XX. Они предвосхищают труд биографа:
Волшебный край! там в стары годы,
Сатиры смелый властелин,
Блистал Фонвизин, друг свободы,
И переимчивый Княжнин;
Там Озеров невольны дани
Народных слез, рукоплесканий
С
Елена Яковлевна Сосницкая и ее муж Сосницкий Иван Иванович (1794–1871) – исполнитель ролей первых любовников, особенно любимый Пушкиным.
Хмельницкий Николай Иванович (1789–1845) – драматург, создатель водевилей.
Ежова Екатерина Ивановна (1788–1836) – петербургская комическая актриса, гражданская жена князя А. А. Шаховского с 1817 г.
Мусин-Пушкин-Брюс Василий Валентинович (1773–1856) – действительный камергер, был тесно связан с театральными кругами Петербурга в 1800–1820 г.
Семеновы – сестры Екатерина Семеновна и Нимфодора Семеновна – оперная певица, которой Пушкин посвятил шуточное стихотворение «Желал бы быть твоим, Семенова, покровом!» (1817–1820).
Завадовский Александр Петрович (1794–1856) – граф, сын фаворита Екатерины II графа Завадовского (1738–1812), любовник балерины Истоминой, из-за которой дрался на дуэли и убил штаб-ротмистра В. В. Шереметева. Крупный игрок, состоявший на особом учете тайной полиции.
Дидло Карл (1767–1837) – известный петербургский балетмейстер.