Завоеватель сердец. Джорджетт Хейер
ради таких вот событий, надели доспехи, на распятии поклявшись, что, если таково желание герцога, они готовы следовать за ним до самого конца, каким бы он ни был.
Что думал об этом король Генрих, осталось неизвестным, но несомненной стала его ревность к своему юному вассалу, помноженная на зависть. Если поначалу он призвал Вильгельма, дабы тот сражался под его началом, то вскоре уразумел, кто из двоих является подлинным лидером экспедиции. Слово Вильгельма имело решающее значение; именно он недрогнувшей рукой указывал на слабые места в планах короля и без колебаний подвергал жесточайшей критике замыслы, которые представлялись его военному складу ума напрасной тратой времени. Королю Генриху под шелковой улыбкой приходилось скрывать растущее раздражение; французские бароны кипели недовольством, но Вильгельм оставался неумолим. В конце концов они возненавидели его, эти гордые французы, за острый ум, который выставлял напоказ их собственное невежество, за его дар предвидения, бесстрашие и отвагу на поле брани, но более всего – за его строптивый, не желающий приспосабливаться нрав. Всю жизнь мужчины вынуждены были бояться герцога, будучи не в состоянии выдержать его прямого и обескураживающего взгляда. И в самом начале карьеры Вильгельма французам первым было уготовано испытать на себе безжалостную силу его воли. Правда же заключалась в том, что он никогда не отступал с однажды выбранного пути и шел к цели напрямик, не сворачивая, жертвуя всем ради ее достижения и не стесняясь в средствах. Признав главенство герцога над собой, вы обзаводились добрым другом, тогда как противостояние с ним неизменно приводило к одному-единственному результату.
– Господи Иисусе, его непреклонность меня пугает! – заявил однажды Рожер де Бомон. – Что с нами будет? Признаюсь откровенно, я боюсь его. Да, боюсь, причем до дрожи. Он не похож ни на одного из тех, кого я знал. Устает ли он хоть когда-либо? Болит ли у него что-нибудь? Кровь Христова, может ли такое случиться, чтобы он не достиг цели? Мне начинает казаться, что нет, не может! Он неутомим.
Но они гордились им, мужчины, что сражались под его знаменем. Воинская доблесть была кратчайшим путем к нормандскому сердцу, и Вильгельм являл им чудеса мужества и героизма. Его люди похвалялись совершенными им подвигами, рассказывая, как он первым ворвался в брешь в крепостной стене Мелана, зарубив не менее троих рослых воинов в полном снаряжении. Или как он потерял свою личную охрану в ходе безумной погони по непроходимым лесам, и как после отчаянных поисков они нашли его в сопровождении четырех рыцарей, гонящего перед собой толпу пленников. Слава его росла и ширилась. Король Генрих с отеческой заботой предположил, что Вильгельм слишком часто рискует жизнью. Но замечания эти были похожи на глас вопиющего в пустыне. Воинственным герцогом овладел демон безрассудства.
Когда война закончилась и Мартель, огрызаясь, уполз обратно в свою нору, король Генрих, скрывая зависть под ласковой улыбкой, тепло поблагодарил Нормандца за помощь, рассыпавшись