Десятка из колоды Гитлера. Елена Съянова
о том, что сестра «занимается реальным делом», Гесс не все знал. Он думал, что она всего лишь работает над новыми учебными программами в Министерстве по делам науки, образования и культуры у Бернхарда Руста, а также с несколькими сотрудниками Министерства пропаганды Геббельса ездит по психиатрическим лечебницам, собирая работы пациентов для предполагаемой выставки. Маргарита задумала ее как напоминание властям рейха о положении этих людей; она искренне стремилась привлечь к ним внимание общественности. Однако, воспитанная в демократическом обществе, сестра Гесса забыла, что в этой Германии «общественности» больше нет. Геббельс потом использует собранные ею работы инвалидов и умалишенных для реализации собственного замысла – выставки «Дегенеративного искусства», в которой разместит эти опусы вперемежку с работами современных художников-сюрреалистов, для дискредитации последних.
Но это было бы еще ничего! Гесс не знал, что в поездках по клиникам Маргариту сопровождают личный врач фюрера Карл Брандт и энергичный рейхсдоктор Леонардо Конти, глава Имперского министерства здравоохранения, отвечающий, по распоряжению Гитлера, за программу «эвтаназии», или «легкой смерти», в рамках которой нацистское государство должно было избавиться от обременительного груза содержания неполноценных, неработоспособных людей.
Конти тогда сказал Маргарите, что ее поездка по сумасшедшим домам «очень своевременна», потому что… И он подробно рассказал ей всё о готовящихся «медицинских проектах», предполагаемых опытах на людях и многом другом, отнюдь не считая нужным скрывать что-либо от сестры и жены (Роберта Лея – Е. С.) верховных нацистских вождей. (Приложения 1, 2.)
Так Гесс и не узнал, что его сестра уже в тридцать восьмом году заглянула на адскую кухню гитлеровского режима.
Оттого, быть может, и появится в приведенном выше отрывке одного из ее последних писем брату это немыслимое для верующего человека – «где все мы не будем прощены».
ШПЕЕР
Сразу выскажу мысль, которую готова отстаивать: среди человеческих чувств есть одно, не поддающееся реанимации. Раз прервавшаяся «энцефалограмма» в этом случае останавливается навсегда. Это чувство – сострадание.
«…Мне никогда не забыть документальное свидетельство о еврейской семье, которая будет убита: муж, жена и дети на пути к смерти. Они и сегодня стоят у меня перед глазами.
В Нюрнберге меня приговорили к двадцати годам тюрьмы. Приговор военного трибунала, сколь ни ущербно в нем воспроизводится история, попытался также сформулировать некую вину. Наказание… положило конец моему гражданскому бытию. Но увиденная картина лишила мою жизнь внутреннегосодержания, и действие ее оказалось более длительным, нежели приговор».
Эти слова из предисловия к «Воспоминаниям» Альберта Шпеера всегда подавались как возобновленная энцефалограмма сострадания человека, долгие годы проведшего со своими воспоминаниями в окружении теней из прошлого.
А вот какой фразой Шпеер завершает свои мемуары:
«Ослепленный,