Тверская, 8. Татьяна Устинова
приструнить.
– Что вы сказали?
– А это как раз вот... из Карамзина. Вам ведь, пожалуй, потруднее, чем нам, деточка. Вы за людей отвечаете и за книжный! Наш любимый книжный... – любовным взглядом он обвел глазами полки, застеснялся, вытащил огромный белоснежный носовой платок и деликатно высморкался.
– Вы Карамзина будете брать? – спросила Света. – Тогда в кассу...
– Нет, нет, – спохватился старичок, – благодарю вас! Конечно, у меня есть «История государства российского», и даже в разных изданиях!.. Вы... простите великодушно, я ведь просто так зашел. Привычное и постоянное всегда поддерживает, во всех жизненных коллизиях, а нынче без поддержки трудно.
Под вечер стало еще... труднее.
Нина и Лиза из отдела политической литературы бегали на Пушкинскую, но к метро было не пробраться, на площади шел митинг, волновалась многотысячная толпа, шумела угрожающе, и до «Известий» было не добраться, а именно там, в окнах, вывешивали самые свежие новости и можно было узнать, что происходит.
Танки стояли под окнами магазина, на броне сидели растерянные и в то же время любопытные мальчишки-танкисты, болтали ногами, и было непонятно, надо ли их бояться, этих мальчишек, или по-прежнему «Красная армия всех сильней», и они... свои.
Впрочем, где свои, где чужие, было не разобрать.
На собрании Марина объявила, что магазин не закроется.
Ирина Федоровна, главный бухгалтер, фыркнула и повела плечом, и следом за ней фыркнули и повели плечами все остальные сотрудницы бухгалтерии.
– А зачем это нужно? – громко спросила Ирина Федоровна. – Чтобы нас тут всех танками передавили?
Марина помолчала. Противостояние с бухгалтерией началось с первого дня ее работы в магазине и нынче только обострилось.
– Если мы сами не будем под танки кидаться, – сказала она неторопливо, – никто нас не передавит.
Впрочем, она все понимала. Такой уж понятливой уродилась.
Людям трудно принимать и понимать новое, каким бы оно ни было, особенно в этой стране, где с молоком матери всасывалось сознание того, что все перемены к худшему. Иначе и быть не может!..
Если денежная реформа, значит, все останутся нищими.
Если новая конституция, значит, отнимут все права.
Если новый уголовный кодекс, значит, опять начнут сажать.
Марина прекрасно помнила, как ее ленинградская бабушка, собирая отца-военного в очередную командировку, все приговаривала: «Ничего, Коленька, ничего, лишь бы не война!»
Войны боялись больше всего даже те, кто, как Марина, родился спустя десятилетия после ее окончания. По сравнению с войной все несчастья, все неудобства, вся подлость жизни казались сущей ерундой.
И вот танки за окнами. Это что ж такое? Все-таки война?!
Вирус истерии, носившийся в воздухе, отравлял всех – и бухгалтерию тоже! Все сопротивлялись неизвестно чему, просто потому, что сопротивлялись, всем казалось, что задуманные новым директором перемены – к худшему, что нужно спасаться самим и спасать старое и понятное,