Желтый дракон Цзяо. Андрей Левин
маньчжурам сообщили о заговоре. Предателем мог оказаться только кто-то из своих. Посторонние не были посвящены в тайну обитателей Шаолиньского монастыря.
Внук рыбака – настоятель это прекрасно понимал – прибежал слишком поздно. Маньчжуры наверняка уже двигаются к кумирне по единственной ведущей сюда дороге. Пытаться покинуть монастырь бесполезно: с трех сторон его окружают отвесные скалы. Оставалось только одно: отправить нескольких человек за помощью к «трем вассалам-князьям», а самим попробовать продержаться до их прихода.
Святой отец призвал к себе в келью четверых самых надежных послушников и приказал им отправляться в путь. Оставшихся он велел собрать, чтобы сообщить им о надвигающейся беде и попытаться обнаружить изменника…
Настоятель говорил медленно, временами замолкая и пытливо вглядываясь в лица сидящих.
– Братья! – повторил он, и в его голосе зазвучали торжественно-металлические нотки. – Мне известно имя того, кто продал свою душу ненавистным маньчжурам…
Напряжение усилилось. Монахи, подавшись вперед, впились взглядами в лицо старика.
– Он среди вас, братья! – сорвавшимся голосом выкрикнул святой отец, и слова его вспороли повисшую в помещении тишину.
Взгляд настоятеля случайно задержался на открытых дверях молельни, и молодой послушник, сидевший на ступенях у входа среди тех, кому не хватило места внутри, вдруг вскочил и опрометью бросился к приоткрытым воротам монастыря. Несколько человек из задних рядов рванулись за ним.
– Стойте! – поднял руку святой отец. – Он не уйдет далеко.
И действительно, через минуту три дюжих монаха втащили беглеца во двор со скрученными за спиной руками. Мудрый старик предусмотрительно оставил снаружи верных людей.
Сидевшие на полу монахи раздвинулись в стороны. Изменника провели через образовавшийся проход к алтарю и заставили опуститься на колени. Молельня возмущенно гудела. Настоятель знаком приказал всем замолчать.
– Правильно говорят люди, – произнес он в наступившей тишине, – в теле предателя – душа труса. Не думал я, когда подобрал тебя восемнадцать лет назад на дороге – грудного, полумертвого, – что принесу крысу в святую обитель. Не думал, когда растил тебя, что взращиваю смерть свою. Ответь же нам: что заставило тебя переметнуться к маньчжурам? Много ли посулили тебе за наши головы? Говори же, А Цат!
Юноша стоял на коленях и смотрел перед собой, уставившись в одну точку. Глаз из-под полуприкрытых век почти не было видно – только две маленькие щелочки. Губы плотно сжаты. Казалось, он не слышал слов настоятеля. В полной тишине прошла минута, другая.
Вдруг А Цат очнулся. Он обвел глазами присутствующих, и лицо его исказила гримаса ненависти.
– Вы все умрете! – закричал он. – Все! Вам осталось жить на свете не больше часа! Маньчжуры перебьют вас! И мне наплевать на вас! Слышишь, старик? Наплевать! Вы не убьете меня! Совершенномудрый не простит вам убийства!
Его