Отчаянный корпус. Игорь Лощилов
у мертвого, что это такое?
– Не мешай слушать. Обыкновенный сраз, не знаешь, что ли?
Недовольный Шешковский зыркнул глазом, однако сдержался и продолжил:
В их взорах огнь призывный блещет,
Уста похвальну песнь измещут,
Они чисты, слова не ложны,
Почесть за лесть мне невозможно…
– Куда залезть, дедушка? – Храповицкий проявил новый интерес.
– От бисов сын, хиба не знаешь?
– Я-то знаю, токмо ежели невозможно, зачем под венец идти? Ужель затем ему жениться, чтоб сохранить невинность у девицы?
Шешковский видел, как графское окружение корчится от смеха, и ярость стала заполнять его. Она уже была готова выплеснуться наружу, как вдруг вперед выскочил Нащокин и вскричал:
– Молчите, сударь! Не скверните своими устами той, чье имя – символ чистоты. Вы, кто ради насмешки и красного словца готовы отдать невинную душу на поругание. Кто кичится всевластьем и по прихоти готов разбить любящие сердца. Кто срывает плод, дабы не отдать другому, хотя сам не в силах даже надкусить его…
Шешковский слушал молодого человека, и лицо его все более наливалось кровью. Все копившиеся унижения сегодняшнего дня готовы были вырваться наружу, тем паче, что объект позволял применять к нему любые меры.
– Знаю, что говорю в последний раз, – продолжал Нащокин, – но жизнь без любезной все одно для меня потеряна. Вас ослепляет вседозволенность, вы тщитесь простереть свою власть на тело, душу, мысли, желания, однако ж никогда не преуспеете в том. Аз есмь человеце! Не принимаю вашего надзора и гибель предпочту я своему позору.
– Молодец, – сказал граф, – налейте ему!
– Он крамолу речет! – крикнул Шешковский. – Решениям нашей государыни противится.
Нащокин сделал к нему решительный шаг, так что Шешковский отшатнулся, и воскликнул:
Но если и цари потворствуют страстям,
То должно ль полну власть присваивать царям?
В наступившей тишине голос Шешковского прозвучал особенно внятно:
– А вот за это, сударь, вам придется на каторгу последовать.
– Это откуда? – как ни в чем не бывало поинтересовался граф.
– Трагедия Николева «Сорена и Земфира», ваше сиятельство, – почтительно ответил Нащокин.
А Храповицкий добавил:
– Сочинение, дозволенное к публичному представлению ее императорским величеством.
Шешковский на мгновение застыл в растерянности, потом изобразил улыбку и покачал головой:
– Хорошо же вы старика разыграли! Очень натурально и с большим чувством представить изволили. О-ох, молодежь, пальчик в рот не клади. У вас, молодой человек, настоящий талант, хотелось бы поближе познакомиться.
– Вы его отобедать пригласите, – хохотнул Храповицкий.
– С превеликим удовольствием. Приходите завтра, у меня все просто, без церемоний. Последний раз по-холостяцки, а?
Нащокину показалось, что тот хитро подмигнул. Боже, как хотелось ему чем-нибудь запустить в эту самодовольную рожу, но Храповицкий ткнул его в бок и прошептал: «Благодари и соглашайся».
Пришлось