Крылья Киприды. Сергей Крупняков
очнулся от грохота. Перед его взором предстала медленно плывущая мимо крепостная стена. Колесница катилась по пыльной дороге, и пыль мешала дышать. Дым от факелов клубился рядом. Сириск лежал на дне колесницы, и чьи-то ноги в начищенных до блеска бронзовых поножах мешали ему повернуться и посмотреть за ее барьер. И все же он приподнялся и увидел сотни факелов, мелькавших сзади. Доносившийся шум толпы был недобрым.
У ворог с лязгом поднялась катаракта[3], и колесница въехала в город. В проеме ворот мелькнули еще не совсем потухшее, вечернее, темно-алое море и чуть золотистые мачты кораблей. Но и этот отблеск растворился в темноте. И лишь факелы продолжали свой хаотичный танец, и гул толпы все усиливался.
– Смерть изменнику! Смерть! – возглас этот вырвался из бегущей за колесницей толпы. И только теперь Сириск стал догадываться, что происходит.
– Кто ты? – обратился он слабым голосом к воину, управлявшему колесницей. Вместо ответа воин поднял хлыст и изо всей силы, наотмашь, полоснул его по лицу и спине. От взмаха хлыстом кони рванули, и Сириск упал на дно колесницы. Он почувствовал, как от удара стал заплывать левый глаз. Голова его билась о доски, пыль забивала глаза и нос, и, казалось, все внутренности его готовы были оторваться от тряски.
– Все равно сдохнешь, философ… – Сириск сразу узнал этот шипящий голос Сострата. Еще весной их пути скрестились перед походом, когда Сириск в запале сказал: «Посмотрим, каков ты будешь в бою…»
И Сострат не забыл это.
У театра Сострат резко осадил лошадей. Сириска кинуло вперед, и он ударился о барьер колесницы. Но этот удар, как ни странно, вновь пробудил в нем воина. И он, неожиданно для себя, резко вскочил на ноги. Сколько раз за это лето он, вот так же, стоял лицом к врагу?! Сострат, заметив это, перехватил вожжи в левую руку и замахнулся бичом. Сириск, ловко уклонившись от удара, нанес испытанный не раз и верный удар локтем в бок. Тяжело охнув, Сострат мешком упал на дно колесницы. Но и Сириск, потеряв последние силы, сам вывалился из колесницы на каменные плиты.
– Не трогать его! – этот голос Сириск выделил бы из тысячи. Это был голос Тимона. И это давало надежду. – Мы должны выслушать его!
Толпа воинственно заревела, но никто не прикоснулся к Сириску.
– Пусть говорит! – кричали одни.
– К Харону! К Харону! – выли другие.
Сириск тяжело встал и, подталкиваемый толпой, пошел к центру площади. Сотни факелов освещали его путь, и тени метались по каменным плитам. И гул голосов, и языки пламени зловеще предвещали недоброе.
Постепенно шум утих. И воины в боевом облачении, и граждане в вечерних одеждах застыли в напряженном молчании.
Наступила тишина. Кто-то вывел Сириска на середину площади.
С одного из кресел, которые занимали члены Совета, поднялся старый человек. Он был в ионическом хитоне из белой ткани, седые вьющиеся волосы перехвачены тонким пояском. Сириск сразу узнал его – это был Агасикл, самый уважаемый гражданин Херсонеса и стратег этого года. Среди членов Совета был и Апполодор – Бычок, средний
Катаракта – железная решетка перед воротами.