Малыш. Жюль Верн
быть такой, как я! Наверно, она была женщина серьезная… степенная… А все же, Элиза, нам следует с тобой подумать…
– О чем, сударыня? – Да что из него сделать?
– Что сделать… теперь?..
– Нет, не сейчас… Он пусть себе растет, как деревцо!.. А вот впоследствии, когда ему будет лет семь или восемь?.. Кажется, в эти годы детей посылают в школу?
Элиза собиралась ответить, что мальчишке уже нечего привыкать к пансионской жизни после того, как он побывал в Ragged school. Его следует отправить в более подходящее заведение, но мисс Анна не дала ей высказаться:
– Как ты думаешь, Элиза?..
– О чем, сударыня?
– Будет ли наш херувим любить театр?
– Он-то?..
– Да ты присмотрись к нему!.. Он будет, кажется, красив… У него чудные глаза… благородная осанка… О, уж теперь заметно, что он будет восхитительным первым любовником.
– Та-та-та! Вот вы и поехали!..
– Я научу его играть на сцене… Ученик мисс Анны Уестон! Как это хорошо будет звучать.
– Через пятнадцать лет.
– Так что ж, пусть и через пятнадцать лет! А все же он будет тогда прелестным молодым человеком, и все женщины…
– …будут вам завидовать! – договорила Элиза. – Знаем мы это! А по-моему, так вот что, сударыня.
– Что, Элиза?
– Этот ребенок никогда не согласится быть актером.
– Почему?
– Потому что он слишком серьезен для этого.
– Ты, пожалуй, права! – согласилась мисс Уестон. – Впрочем, увидим потом.
– Времени на это еще много, сударыня! Действительно, времени оставалось еще много, и если бы, вопреки мнению Элизы, Малыш оказался способным играть на сцене, то все должно было кончиться к общему благополучию.
Пока же мисс Уестон явилась удивительная мысль, мысль, только и могущая зародиться в такой голове, как у нее, а именно – она решила, что Малыш должен в ближайшем времени выступить на лимерикской сцене.
Ему выступить на сцене!.. Поистине, только такая взбалмошная женщина, какой была эта звезда современной сцены, способна была выдумать подобную несообразность.
– Впрочем, почему же несообразность?.. Пожалуй, даже мысль ее была на этот раз вполне удачна.
Мисс Уестон разучивала в ту пору одну из тех захватывающих пьес, каких немало в английском репертуаре. Драма или, вернее, мелодрама «Терзания матери» извлекла уже из глаз целого поколения столько слез, что с успехом бы можно было заполнить ими реки Соединенного королевства. В ней была роль для ребенка, покинутого по необходимости матерью, которого она потом находит в самой ужасной нищете.
Роль эта была, конечно, немой. Ребенок, исполнявший ее, должен был только подчиняться ласкам, объятиям, давать себя теребить во все стороны, но не произносить ни одного слова.
Наш герой как нельзя более подходил к этой роли и ростом, и все еще бледным личиком, и глазами, столь привыкшими лить слезы. Каково будет впечатление, когда он появится на сцене, да еще рядом со своей приемной матерью! С каким увлечением, каким пылом проведет