Юные. Александр Амфитеатров
нешнего дня, вплоть до самого сочельника, все отходящие из Петербурга поезда будут переполнены спешащею восвояси молодёжью. Всё – светлые пуговицы, чёрная шинель, да синий околыш. Вагоны третьего класса битком набиты. Спят вповалку, курево – как в мертвецкой, и громовое Gaudeamus[1], сквозь грохот поезда и двойные, замёрзлые окна, заставляет дорожных сторожей с любопытством таращить глаза на змею поезда, увлекающего вглубь России эту живую, милую кладь…
Ой ты, кладь! молодецкая кладь!
Где придётся тебя выгружать?
– Студент повалил… эк его ноне сила какая! – ухмыляясь, думает и светит зелёным фонарём заиндевелый сторож.
– Студент повалил! – гудят молвою захолустные станции, – и всюду радостно встречен этот молодой вольный поезд – и своими, и чужими.
– Ну, вот! Привёл Бог свидеться! – обнимаясь и целуясь, восклицают свои. А чужие сочувственно улыбаются:
– И со стороны приятно взглянуть. Ишь, какие славные ребята понаехали!
– Сам жду своего, такого же, завтра.
– А у меня молодцы уж тоже на выросте… старший весною кончает… как же! на юридический ладит… товарищи будут.
– Ну, с приездом вас, молодые люди! Отдыхайте на родительских хлебах, надо вам в тело хоть малость войти… Что это в Питере-то вас как будто голодухой заморили?
Так они едут. Все ли вернутся?
Идиллию писать приятно, но идиллии – немногие заревые минуты в долгой чёрной ночи, короткая пасторальная интермедия в антракте тяжёлой, многослёзной драмы. Из тех, что, так весело развалясь на жёстких скамейках вагона и, с виду, всякие житейские отложив попечения, взывают к товарищам:
Gaudeamus igitur,
Juvenes dum sumus! –
не одной сотне, – на самом деле, в глубине души, – вовсе не до того, чтобы gaudere[2]…
Doleamus igitur,
Juvenes nam sumus!
«Загорюем-ка, друзья, ибо мы имеем несчастие быть юношами!» – с гораздо большею правотою и искренностью, запели бы эти горемычные десятки молодых людей на торжественный мотив исконного студенческого гимна, кабы юношеская гордость позволила дать волю сердцу, накипевшему гневом и печалью.
Doleamus igitur,
Juvenes nam sumus!
Это – десятки, которым не на что больше учиться, не на что больше кормиться в Петербурге. Маленькие Ломоносовы, нахлынувшие – «босы ноги, грязно тело и едва прикрыта грудь» – из Холмогор, Весьегонсков, Боровичей – в огромную, сияющую знанием, столицу, чтобы напитаться светом её мудрости и потом вернуться светоносцами в своё глухое, тёмное царство. Но – увы! Столичная мудрость лишь светит, а не греет, и, приблизившись к ней, босые и нагие светолюбцы дрожат от холода, стуча зубом о зуб и коленом о колено.
– Нам зябко! – с робостью говорят они столичной мудрости, а столичная мудрость благосклонно отвечает:
– Да? Ну, что ж, – это очень естественно. Зимы в Петербурге отличаются весьма низкими температурами, а вы, сколько я могу заметить, одеты более, чем легко. Это нехорошо, вредно. Вы можете простудиться, заболеть, слечь в постель, – и тогда что же будет с вашими занятиями? Кто хочет познавать меня в Петербурге, должен предварительно купить себе хорошую тёплую шинель, ватный картуз, калоши на ноги и кашне на горло.
– Нам есть нечего! – звучит новый робкий голос.
Столичная мудрость слегка морщится, но она, хотя и несколько самозабвенная, однако, по существу, добрая, снисходительная старуха:
– Весьма, весьма неприятное обстоятельство! – отвечает она, сожалительно качая думною головою. – И неприятное, и неблагоприятное. Видите ли: в настоящее время наукою совершенно оставлено старинное правило, будто бы satur venter non studet libenter[3], переводимое на русский язык несколько вульгарною пословицею, что сытое брюхо к ученью глухо. Это предрассудок. Напротив, вполне доказано, что успешность научных занятий развивается в точном соответствии с правильностью питания. Не давайте организму ослабевать, поддерживайте в равновесии обмен веществ, – только тогда пойдёт вам в настоящий прок моя наука. Ешьте мясо, яйца, бульон, пейте бутылку-другую пива в день – и вы увидите, каких полезных деятелей и добрых мыслителей сделают из вас мои лекции.
– Да не пускают нас на ваши лекции! – уже несколько раздражённо отзывается скорбный голос.
Столичная мудрость делает широкие глаза:
– Не пускают? Странно? Отчего же?
– Оттого, что за слушание лекций заплатить надо.
– Ну-с?
– А нам нечем.
– То есть – как же это нечем?!
– Да так… не только в кармане ничего, а и карманов самих не осталось.
– Странно! очень странно! – не без обиды за себя, говорит столичная мудрость. – Ну, там, что вам есть нечего, одеться не во что, комнату вам не под силу нанять, – с этим я ещё могу примириться. Конечно, оно немножко shocking
https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%93%D0%B0%D1%83%D0%B4%D0%B5%D0%B0%D0%BC%D1%83%D1%81